Часть первая

Пленник № 1

Данилов, разлепив глаза, обнаружил себя лежащим на кровати в помещении, сильно напоминающем дешевый гостиничный номер: опрятно, казенно, минимум дешевой поношенной мебели. Он лежал одетый, в свитере и джинсах. Приподняв голову и более внимательно осмотревшись, Данилов принял свое возвращение в явь, за прыжок в новый сон. Но прыжок явно затягивался. Данилов опустил голову на подушку и стал ждать новых, быть может, абсурдных приключений и событий. Но, как ни странно, ничего не происходило. А вскоре нагрянула головная боль. Боль свила гнездо за глазными яблоками, стреляла в переносицу и тупой рукояткой отдавала в затылок. Вскоре нашелся и желудок, Данилов почувствовал, что мелко дрожит и стонет. Он сглотнул слюну, глотка оказалась сухой, как аравийская пустыня.
"Реальность или нет? - продолжал гадать Данилов, затем, собравшись с силами, сел и осмотрелся. Голова продолжала кружиться. На единственном окне в комнате, за блеклыми занавесками Даниловым была замечена решетка в мелкую клетку. Потом его взгляд остановился на столе у окна, на котором стоял монитор, а рядом - системный блок.
"Где я?" - задал себе вслух вопрос Данилов, но ответа на него пока не было.
"Нет, это не сон и ни к чему щипать себя за небритую щеку, трясти головой..." - сказал он себе, неожиданно куснув себя за запястье. Было больно.
Необходимо было вспомнить... и он вспомнил...
Да, это было вчера вечером... точно... Он шел, покачиваясь, домой. Перебрал. Выпил лишку. Подъехал автомобиль, из темного нутра которого прозвучал вопрос: "Приятель, не подскажешь..." Из воронки окна высунулось никакое лицо, и никакой голос назвал ближайшую улицу. Данилов остановился, принялся объяснять, указывая в сторону названной улицы рукой... И тут кто-то сзади цепко схватил его за шею, рот оказался зажат тряпкой, а губы ощутили резкий удушливый медицинский вкус, все поплыло... Дальше - провал.
Теперь становилось понятным - кто-то его похитил. Но кто и зачем?
Похмельная память - дырявый мешок, который надо еще несколько утренних часов подштопывать, чтобы нужные сведения о вчерашнем дне не вывалились и не пропали бесследно. Похмельный синдром - состояние, увы, стало для Данилова обычным в последнее время. С каждым новым похмельем необходимо все больше времени, чтобы привести мозги в порядок.
Итак, что еще было вчера? Вчера... С самого утра он решил засесть за роман. Запустил компьютер, создал директорию roman и задумался. Часа два он просидел перед пустым экраном, размышляя. Но день выдался неудачный, он хорошо знал такие дни, когда вокруг возникает липкая пустота, когда время будто прессует тебя, и с этим ничего невозможно поделать, не хочется даже чего-либо желать, кроме выпивки, конечно. Только выпивка помогала совладать с этой проклятой пустотой.
Данилов поиграл в шахматы, затем расписал пулю. Его 386-й старичок обул его в обеих партиях. Данилов выключил компьютер, прилег на диван, взял толстый журнал с каким-то современным романом. Но не читалось, не увлекало. Напечатанное наводило даже не скуку, а хандру. Стало, в общем, еще хуже. Он глянул в окно. Стоял однообразный тупой февраль со слякотью, грязью, мелким мокрым снегом и сырым ветром. В общем, никуда не деться, решил Данилов, надо было выпить и выпить хорошенько. Все благостные мысли, которые посещали его накануне, то есть теперь уже позавчера, все нормы и запреты, которые он для себя установил, летели к черту. (Две страницы - каждый день, бутылку водки в неделю или две вина, или десять пива, что-то там еще...)
Денег было мало. В кармане болтался полтинник, Данилов сбегал в магазин, зацепил бутылку дешевого коньяку. Вернувшись домой, выпил первую рюмку, зажевал почти высохшим лимоном, валявшемся на дне холодильника. Тиски понемногу разжались.
В такие дни дома было не усидеть. После коньяка пейзаж за окном уже не казался мрачным, и Данилов отправился на прогулку. Он бродил по улицам, грея коньяк во внутреннем кармане своего китайского пуховика, отхлебывая его мелкими глотками. "Завтра, завтра, начну жить и работать..." - говорил он себя. - А вот на что?" Вопрос был не праздный.
Допив коньяк, он вернулся домой. Начал названивать полузабытым приятелям, знакомым. Мало кого застал, но к одному, как бы случайно, напросился в гости.
С приятелем, знакомым еще по студенческим временам, они выпили на кухне бутылку водки, вспомнили юношеские шалости. А с пьяных глаз и одалживаться легче. Данилов попросил у приятеля тысчонку взаймы, мол, заканчиваю роман, отдам непременно, не волнуйся. Но приятель отказал под благовидным предлогом, замяли, короче. При прощании в прихожей он сунул полтинник Данилову в карман, извини, мол, кризис, Конечно, конечно, пробормотал уже пьяный романист. Это было лучше, чем ничего.
На эти деньги он взял еще бутылочку коньяка... И снова двинулся бродить по городу... и вот тогда съехал с катушек. Развезло его, где - то на бульварном кольце, он дремал на холодных сырых скамейках, блевал, но понемногу отошел и домой возвращался уже почти в форме... Почти. Тогда его и взяли.
"Это ошибка, явная ошибка! Надо чтобы поскорее все выяснилось", - соображал он больной головой. Его точно с кем-то спутали. Он не бизнесмен, не политик, писал когда-то политические статейки, памфлеты, пародии, но это только литературная игра не более, она вряд ли кого могла обидеть. Он никому не вредил. У него не было врагов. Тут ошибка! Явная ошибка! Голова трещала. "Пивка бы! - подумал он. Пивка бы..." При одной этой мысли пот и слюна синхронно прошибли его.
Он встал и, качаясь, сделал несколько шагов по комнате. Это действительно было похоже на дешевый одноместный номер. Узкая белая дверь вела в ванную комнату, там обнаружились раковина, унитаз, душ. На полочке лежала дешевая зубная паста, щетка.
Третьеразрядная гостиница, в подобных ему приходилось останавливаться, когда летом он отдыхал в маленьких приморских городках. Была у него такая страсть: отдохнуть в одиночестве в маленьком пыльном приморском городке. Когда-то.
Он вернулся в комнату, посмотрел сквозь решетчатое окно, за окном сыпал снег, сквозь который проступали голые деревья и мохнатые усыпанные снегом ели. Этаж, он прикинул, второй, вроде как загородный домишко. Порадовало его одно: среднерусский пейзаж за окном. А то он уж грешным делом подумал, что его выкрали, продали в рабство на Северный Кавказ и открывается ему теперь перспективка рыть окопы, таскать камни или собирать черемшу, пока не подстрелят. Утешение конечно, но слабое.
Клацнул замок. Дверь отворилась. Появился невысокий человек лет сорока, на лице вошедшего застыла вполне доброжелательная улыбка, седая прядь змейкой вилась в черных волосах.
Данилов узнал его и понял, что попал в переплет.

Очнувшийся, неизвестно где, Евгений Сергеевич Данилов был между прочим, выпускником исторического факультета МГУ по специальности "История КПСС". Он даже поступил в аспирантуру во времена уже почти либеральные, и даже диссертацию почти написал на тему студенческих волнений во Франции 68-го года. Труд его уже обходился без многочисленных ссылок к историческим решениям съездов и пленумов КПСС, а был свободным, насколько может быть свободным, научное сочинение. КПСС, однако, вскоре не стало, начались экономические реформы, а Данилов, скорее по инерции, все продолжал заниматься наукой, глотая библиотечную пыль, корпел над французскими источниками. Кроме того, дабы заработать на стремительно дорожающий хлеб насущный преподавал "просто историю" в одном из самодеятельных кооперативных вузов.
Многие студенческие его приятели буквально восприняли старый лозунг, еще времен НЭПа, с которого новые российские либералы стряхнули пыль и пустили в массы - "Обогащайтесь!". Ушлые историки принялись активно зарабатывать деньги, расплевавшись без сожаления и с историей и с КПСС. Настоящее было более привлекательным. Кстати, приятели звали и Данилова заняться "делом", но он отказывался.
В новой ситуации, тема его изысканий, как ему казалось, приобретала новое, более глубокое звучание. Капитализм набирал силу в России, новое поколение усиленно впитывало в себя правила западного образа жизни. Данилов размышлял над вопросами "Почему стереотипы западной жизни, поведения, речи, так легко входят в плоть и кровь молодых людей, и когда начнется их отторжение? Когда в России начнется 68 год?" - читалось между строк его трактата.
Однако тема оказалось никому не нужной, научные руководители тоже ушли в бизнес, в вузе, где он подрабатывал, ему сократили часы, у студентов большим интересом пользовались дисциплины "Маркетинг", "Менеджмент" и тому подобное.
Свободного времени у Данилова стало больше, и он полюбил бесцельно шататься по городу, глазеть на витрины. Все резче он стал ощущать себя человеком лишним на этом празднике первоначального накопления капитала. И тут пришла беда. Умерла от сердечного приступа мать. Она еще умудрилась самостоятельно вызвать "скорую" и скончалась на руках у врачей по дороге в больницу. Узнав о смерти матери, а ему позвонили в институт, Данилову показалось, что сердце его остановилось. Он ощутил себя умершим. На какие-то доли секунды. Но жизнь зачем-то вернулась, и сердце продолжило биться. Матери должны умирать раньше своих детей, и обратный порядок - жутчайшая трагедия, однако Данилову от такой логики легче не становилось. Ему казалось мама будет всегда. Отец умер у Данилова, когда ему было десять лет, и оставил по себе весьма смутные воспоминания, практически ничего, кроме двух поездок на футбол и тихого пьянства на кухне по ночам, да утреннего кислого запаха изо рта. Другое дело мать. Совсем другое дело. Данилову казалось, что она всегда будет ему готовить еду, обстирывать, создавать быт и уют, волноваться и ворчать, когда он задерживается допоздна. Хотя особой близости между ними не существовало, он не откровенничал, не делился с ней своими проблемами, она просто была рядом, и когда ее не стало, он ощутил себя очень одиноким.
Ему и женщину хотелось иметь похожую на мать. После нескольких романчиков с дамами, завершавшимися не очень страстными коитусами, он вроде бы нашел именно такую, похожую. Скоропалительно женился, но быстро понял, что совершил ошибку. Данилов любил тихую размеренную жизнь, любил, как оказалось, свою маленькую свободу, одиночество, свой немного эгоистичный образ жизни. А тут можно было охренеть от тещи, тестя, всей этой своры активных родственников, что-то постоянно продававших, покупавших и строивших. Через год брак распался к обоюдному согласию сторон. Детей не случилось.
Так вот в тот черный день смерти матери, он пришел домой, стал бесцельно ходить по комнатам, бессмысленно трогать стол, стулья, другие предметы. Он не мог сидеть, не мог лежать, он мог только двигаться. И тогда подошел к аптечке. Достал пузырек валерьянки, понюхал и поставил обратно. В холодильнике стояла бутылка "Старки". Данилов брал ее как-то на свой день рождения. Он налил себе стакан горькой коричневой жидкости, залпом выпил и ничего не почувствовал. Закурил, а вот потом стало легче. Боль не ушла, но она растворилась, разнеслась по всему телу, стало легче, а затем пошли слезы....
Выплакавшись, он уже мог поступать осмысленно и, прежде всего, заняться похоронными хлопотами, больше некому.
И он подсел, удивительное дело, но он подсел. Алкоголь приносил облегчение, алкоголь сглаживал острые края одиночества, и алкоголь помогал справиться со временем. Со временем, которое доставляло Данилову, столько тягостных ощущений. Точнее даже не время, а его личные часы, стрелки которых цеплялись друг за друга, создавая то невыносимые разрывы, пустоты, то, останавливаясь, и тогда он чувствовал себя застывшим, недвижимым, словно в липком тяжелом студне, из которого не было сил выбраться. Он не мог с таком состоянии работать, все вокруг казалось никчемным, бессмысленным. И спасение было одно - алкоголь, он лечил, помогал, но и требовал, приручал, за удовольствие требовалось платить, прямо как женщине.
Его тему закрыли, но он почему-то не очень по этому поводу переживал. Тут как раз один его знакомый, бывший офицер милиции, который занялся издательским бизнесом, посоветовал ему писать. Хорошо идут безыскусные криминальные истории, говорил знакомый. Этим Данилов и занялся. По наводке приятеля объезжал отделения милиции, где бодрые оперы, рассказывали ему о раскрытых уголовных делах, а он крапал, так называемые, судебные очерки. Его приятель издавал сборники, таких же, как Данилов, авторов под простенькими обложками на серой бумаге. Это был сладостный период расцвета издательского дела, государство простилось со своей монополией и разрешило издательскую деятельность частникам, и те начали щедро одаривать изголодавшегося читателя немудреным криминальным чтивом.
Приятель даже тиснул его, Данилова, личную книжонку, сборник очерков под невзрачной шероховатой обложкой чуть ли не стотысячным тиражом. Заплатил гонорар, по тем временам, бешеные деньги, которые, правда, стремительно обесценивались. Данилов, однако, успел купить компьютер, телевизор, обустроить могилку матери и деньги еще остались. Он их потихоньку проедал, а точнее выразиться, пропивал.
Понемногу ситуация с издательским бизнесом менялась, читатель хотел чего покруче, возникли новые издательства, мелочь сыпалась под молотом инфляции. Его приятель ушел из этого бизнеса, переметнулся на ценные бумаги. Данилов остался на распутье. Из института он давно уволился и к науке и преподаванию возвращаться не собирался. Устроился в небольшую газетку, где занимался всем понемногу: писал на криминальные темы, ерничал по поводу политической чехарды, делал интервью, кроссворды и даже вел шахматный отдел. Деньги получал не большие, но на пиво хватало.
На обломках своей диссертации он начал сочинять роман. Не бросать же в корзину полтораста машинописных страниц со своими размышлениями? Его вывели на издательского монстра "Лидер-Пресс", который завалил все московские, да и не только московские прилавки криминальным чтивом, покет-буками в ярких обложках с красотками и револьверами, нацеленными на читателя. Человеку, осилившему в своей жизни более двадцати книжек, читать подобное было невыносимо, но народ ел и порой даже причмокивал. Данилову хотелось написать иное, ему хотелось написать серьезный криминально-политический роман.
Он выдал десяток страниц, что-то вроде подробного плана, несколько сюжетных ходов и понес в "Лидер-пресс".
Генеральный директор, некто Александр Михайлович, согласился на аудиенцию. Данилов на всякий случай захватил свою книжечку на шершавой серой бумаге и вместе с планчиком после приветственного рукопожатия протянул издателю. Тот книжку смотреть не стал, но план полистал.
- Что вы хотите? - спросил Александр Михайлович, улыбнувшись.
Данилов не надолго задумался.
- В общем-то, дело обычное. Я хочу написать роман и... продать.
Перед разговором Данилов граммов сто для храбрости принял.
- И заработать кучу денег, наверное? - не без иронии спросил издатель.
- Ну не кучу...
- Сейчас времена переменились, - заметил Александр Михайлович.
- Я знаю.
- Я готов дать вам пятьсот долларов аванса, и столько же после окончания работы.
Сумма была мизерная.
- И все права переходят к вам? - поинтересовался Данилов.
- Естественно, - все с той же обезоруживающей улыбкой произнес издатель.
- И это все?
- А что вы хотите еще? Я вам предлагаю хорошие деньги.
- Мне кажется, Александр Михайлович, это не совсем справедливо. Литература штучный продукт, - мягко возразил Данилов.
- Литература - да, согласен, но она здесь не причем. Речь мы с вами ведем с вами о чтиве, палп-фикшн. Литературой это можно назвать весьма условно. А, чтиво, это такой же продукт, как расписная матрешка или корзинка для грибов. Сделал, продал и забыл. Разве не так?
- Вы, может быть, меня не так поняли. Я не предлагаю макулатуру. Я предлагаю вам остро социальный роман с криминальным сюжетом. Может, будет экранизация, переиздания. А если моим романом заинтересуются на Западе... И это за несчастную тысячу долларов. Я читал, что в Америке каждый принятый на студию сценарий стоит пятьдесят тысяч.
- Да, я знаю. Но мы не в Америке, а вы простите меня, пока никто. Вы, насколько мне известно, журналист, публицист, историк.
Данилов почувствовал, что издатель раздражается.
- Поверьте, я разговариваю с вами только потому, что мне, честно признаюсь, понравилась ваша заявка, - продолжил издатель. - Что-то в ней есть... Кое-какие мысли, аналогии, повороты... Потому я с вами так долго беседую. Поверьте, ко мне стоит очередь из членов союза писателей. Эти ребята оголодали, они могут написать что угодно, детектив, любовный роман, раскатать порнографию. Нет проблем. У вас я увидел свежесть мысли. И сюжет. Что в этом есть сентиментальное, и потом, политика не заострена, а является как бы фоном. Я не люблю эти сопли и стоны... Ах, как раньше было хорошо, а потом все разворовали и всех развратили. Допускаю, ваш текст может стать полнокровным романом. Но законы рынка, есть законы рынка. Итак, пятьсот - аванс. Ну, как? Семья, наверное, обрадуется. По нынешним временам это неплохие деньги, согласитесь?
- Во-первых, я один. И.., - Данилов замялся, - Издательств много, - добавил он.
- Много, - произнес издатель многозначительно, - но у всех, одни и те же условия. Все живут по одним и тем же законам. Иначе быть не может. Вы поймите, никто вам не даст больше тысячи баксов просто так. И не авансом, а только после сдачи текста, а иные так только после выхода в свет. Это ваш первый детектив? Эта книжица, - он ногтем указательного пальца небрежно поддел, лежащую на столе брошюрку, - не в счет. Это, как говорится, было давно и неправда. А в любом издательстве вам скажут: напишите и приносите, потом будем разговаривать. Я же вам плачу пятьсот долларов аванса за десяток машинописных страниц. Меня сочтут сумасшедшим, если узнают... Вы только никому не говорите, ладно?
- Мне важны права, - упорствовал Данилов.
- Вы слишком оптимистичны. Неужели вы думаете, что ваш роман будут переиздавать и ставить по нему отечественного "Крестного отца"? Самомнение у вас, однако, Евгений Сергеевич! У нас в России так не бывает и долго еще не будет, что написал человек роман, пусть удачный, а потом всю жизнь стрижет с него купоны... Живет в особнячке и неторопливо крапает следующую нетленку.
Данилов пожал плечами.
- Так вот, есть еще варианты, - продолжил издатель. - Во-первых... Вы знаете, что такое литературные негры? Вы представьте себе, я даю им вашу заявку, и они раскручивают ваш сюжет за месяц. Да, я допускаю, что это будет другой роман, не тот, что вы задумали, но роман будет. И будет продаваться, об этом я позабочусь.
- По моему, это называется воровство?
- Да бросьте! Заимствование не больше. И потом заявка, это чертеж, набросок. А чертеж - не машина.
- А во-вторых?
- А во-вторых. Я обзваниваю издательства и прошу их не иметь с вами дела. У нас, издателей, знаете ли, тоже существует корпоративная этика. Мир без вашего текста не погибнет, а барышей он не сулит... Впрочем, я не буду этого делать. Они и так по заявке вам рубля не дадут, только "Лидер - пресс", может себе это позволить, потому что мы ценим авторов, разных - и начинающих, и тех, которые уже сделали себе имя. Вот так! Издатель почему-то засмеялся.
"Довольно странный тип! - подумал Данилов. - С виду добрый, чуткий, внимательный, но сквозь эту маску порой проглядывает тяжелый, жесткий взгляд. И потом мелкие они все ужасно честолюбивые".
Не понравился он ему.
- Ну, подписываем бумажки и отмечаем сделку? - предложил Александр Михайлович.
В стену, заметил Данилов, была врезана изящная дверка красного дерева. Издатель открыл ее и на Данилова пролился вспыхнувший внутри бара яркий свет, отраженный разноцветным бутылочным стеклом. Издатель вынул оттуда и поставил на стол пузатую бутылку коньяка.
Данилов начал бороться с искушением. "Хлопнуть рюмашку и получить деньги?"
- Нет, - сказал Данилов твердо.
Он рассудил, если никто не платит авансов начинающим авторам, то почему он так давит, этот Александр Михайлович? Почему?
Издатель пожал плечами, продолжая улыбаться.
- Давайте, все равно выпьем.
Он вытащил откуда-то из-под стола две рюмки и быстро разлил коньяк.
- Я что-то устал сегодня. Вы все-таки подумайте. Таких выгодных условий вам не предложит никто, поверьте, - издатель понюхал коньяк, перед тем, как отправить его в рот.
Они выпили, не чокаясь.
Данилов поблагодарил, встал, пожал небольшую, но цепкую ладонь издателя, и забрав свою заявку и книжечку, попрощался. Выходя из шикарного издательского особняка, он все-таки пожалел, что не взял деньги. Дорогой коньяк согревал желудок. "Хрен с ними правами. Жить как-то надо!" - размышлял он, хотелось уже и добавить.
"И все - таки надо попробовать" - решил про себя Данилов. - Обзвонить другие издательства, прощупать почву и, не смотря на результат, засесть за работу, выдать готовый роман. Чтобы говорить с позиции силы..."
Но затем навалилась хандра, работа не шла, из газеты он уволился и пропивал последние деньги. Данилов все-таки посетил несколько издательств, выпускающих криминальные романы, но после общения с редакторами, оценил, что машина под названием "Лидер - пресс" работает исправно. Только услышав, его фамилию, ему отказывали, мол, своих авторов девать некуда. Об авансе и правах, если б он заикнулся, его просто приняли бы за сумасшедшего.
Он бродил по улицам, попивая все более дешевые напитки, и собирался с силами, чтобы засесть за роман.

И вот теперь этот издатель, Александр Михайлович Багиров стоял в дверях и по своему обыкновению приветливо и дружелюбно улыбался:
- Здравствуйте, Евгений Сергеевич. Какая встреча!
- Здравствуйте, - прохрипел Данилов, - это что похищение?
- Конечно, - вновь улыбнулся Александр Михайлович. - Классическое, точно исполненное. Вы, как романист, должны были это оценить.
- Не мне судить насчет классики похищений.
- Тогда поверьте мне на слово.
Александр Михайлович присел на стульчик перед компьютером, заглянул Данилову в глаза.
- Поговорим?
Данилов был озадачен этим спокойным тоном.
- Может, вы объясните причину? - спросил он.
- А вы не догадываетесь?
Издатель был сама непосредственность.
- Ума не приложу. Неужели я вас обидел своим отказом, и вы меня за это будете пытать, а?
- Пытать вас здесь не будут, не волнуйтесь. Я предлагаю сделку. Поговорим, как разумные люди.
- Давайте попробуем. Где-то я читал подобную формулировку, в каком-то боевичке. Я вам сделаю предложение, от которого вы не сможете отказаться, - сказал Данилов.
- Ха-ха! Не так уж и глупо. Так вот. Дело тут не в вашем отказе, я вам при встрече, по-моему, доходчиво все объяснил. Тут иное. Я хочу, чтобы вы написали этот роман для меня, точнее для моего издательства. Очень хочу.
Данилов попытался осмыслить происходящее.
- Подождите. Дайте сообразить... - он заговорил, делая внушительные паузы между словами. - Значит, меня... взяли... в плен, чтобы... я написал роман... здесь. Я правильно понял?
- Вы правильно поняли, быстро ответил издатель и снова улыбнулся.
- Но это бред!
- Почему? - искренне удивился издатель.
- Это сильно похоже на литературу, чтоб быть правдой, - сказал Данилов.
- Литература подражает жизни или жизнь - литературе, тут есть над чем подумать, не так ли? - проявил философичность издатель.
- Значит, я буду сидеть здесь писать роман. Меня будут кормить, поить...
- Да, и не только соком, кстати... Я навел справки, вы пьете...
- Понятно... Я не могу поверить, что это не шутка.
- Это не шутка. Такие шутки очень дороги, чтобы себе их позволять, Евгений Сергеевич.
- Подождите, Александр Михайлович, а не проще ли вам было предложить мне более выгодные условия. Дать больше денег, и я бы вам через несколько месяцев представил роман. А?
- Не проще, Евгений Сергеевич. Во-первых, вы меня простите, но у меня нет уверенности, что вы этот роман напишите. Причина - алкоголь. Не обижайтесь, но вы знаете, ни один человек еще не согласился, с тем, что он алкоголик. Это старо, но верно. Во - вторых, не в моих принципах отступаться от своих целей. Вы знаете, эти поганые новые русские любят добиваться всего любой ценой! В третьих, - атмосфера. Вам не приходила в голову мысль, что экстремальная ситуация стимулирует творческую потенцию. Включает некоторые дремлющие участки нашего сознания, и заставляют их работать на полную мощность.
"Он или псих или идиот, - подумал Данилов, - но он навел обо мне справки".
- Интересно. Хорошо, - сказал он, пытаясь сосредоточиться, но это было нелегко. - Давайте подробнее. Я так понял, что у меня два варианта... Как видите, я соображать не разучился. Хоть и выпиваю, тут я с вами спорить не стану. Уверен, вы навели обо мне справки. Я человек одинокий. Друзей у меня особых нет. Дальние родственники меня разыскивать не будут, тут выбор ваш правилен... Как будем работать, если я приму вашу бредовую игру?
- Очень просто. Вот компьютер. Временных рамок, норм, я вам устанавливать не буду. Творчество, оно сами понимаете... Но помните старую поговорку: раньше сядешь - раньше выйдешь? Внешних раздражителей, телевизор, радио в этом доме творчества не предусмотрено.
- Дом творчества, так вы это назвали? - Данилов демонстративно осмотрелся.
- Да, по-моему, очень точно, не так ли? Книги, какие вам потребуются для работы, я попытаюсь достать, в разумных пределах, разумеется. Три раза в день вас будут кормить. Вечером будет приходить человек, и скачивать написанное вами на дискету. С Word я, надеюсь, вы знакомы?
- Знаком.
- Вот и замечательно. Сигареты и немного спиртного. Только вечером.
- В каком количестве?
- Для расслабления, не больше.
- А что если я попытаюсь сбежать?
- Это невозможно.
- Здесь надежная охрана?
- Очень надежная.
- Второй вариант давайте теперь рассмотрим, - сказал Данилов. А если я откажусь? Объявлю голодовку, побью стекла, разворочу компьютер...
- Ни к чем хорошему это не приведет. Евгений Сергеевич, хорошо это или плохо, я не знаю. Вы напишите этот роман, и только в этом случае, вы выйдете отсюда. Вы должны четко себе это уяснить. Четко! И никаких фокусов, мысль об этом вредна. Она непродуктивна.
- Это я уже понял, - задумчиво произнес Данилов, - А вот интересно, я выйду, как вы говорите, и пойду в милицию, например? Не предполагаете такого варианта?
- Напугали! Вы пошли в милицию, да? Как вы это себе представляете? Что же вы нашей родной милиции поведаете? Что издатель такой-то выкрал вас, заставил писать роман, поил, кормил, а потом этот роман издал, заплатил вам деньги... так?
"А ведь он прав, - бред какой-то!" - подумал Данилов.
- Мне хотелось бы выпить!
- Выпьете, я много времени у вас не отниму. Потерпите. Хотел бы сказать еще несколько слов. В компьютере помимо основных директорий должна быть только ваша. Одна. Файлов можете создавать сколько угодно. Каждый работает по - своему. Я это понимаю, но директория должна быть одна, чтобы без путаницы. Понимаете. Так удобнее. Чтобы мы без труда могли оценить ход работы. Вот и все.
- Вы упомянули про дом творчества. Хочу спросить?
- Да...
- Я здесь один?
- Для вас это важно?
- В том смысле, чтобы не ощущать себя одиноким.
- Вы не одиноки. Но перестукиваться не стоит. Бесполезно. Ну, вот и поговорили.
Издатель поднялся и быстро ушел. Так просто - поднялся и ушел, легко, как будто прочитал нерадивому ученику мораль. Щелкнул замок.
Данилов остался один. Он сидел и думал. Произошедшее в голове не укладывалось. Его повело в сон: от волнений, от выпитого накануне, от нелепости всей этой ситуации.
Он прилег на кровать, закрыл глаза и быстро полетел в пропасть. В потаенных уголках сознания, надеясь, что все это сон, дурной похмельный сон и ничего больше. Ему снилась выпивка, он стоял перед прилавком винного отдела, считал мелочь на ладони и не мог понять, куда запропастились деньги, должно было хватить, а не хватало. Ему казалось, что деньги обязательно должны быть, он точно знал об этом, однако, карманы его были пусты, сколько он по ним не лазил свободной рукой. Жутко хотелось выпить.
Глупейшее видение. Он долго выплывал из стремнины этого дневного сна, и когда, наконец, выбрался и стал способен соображать, поднялся с кровати. Во рту была страшная сушь. В крохотном зарешеченном окошке обозначились сумерки. Он увидел на столике, перед компьютером, банку крепкого импортного пива, пару холодных котлет и кусок черного хлеба. Надо же, подумал, сервис.
Он отворил банку и с наслаждением залпом выпил, рыгнул, и, положив котлету на хлеб, стал жевать. Вилки здесь не были предусмотрены. Понятно почему. В голове зашумело. Он походил взад, вперед по своему кабинету - камере, как он окрестил свое новое жилище, подошел компьютеру. Включил, вошел в Word и замер перед белой картинкой. Компьютер был простенький, как и у него дома, З86-й процессор. А зачем здесь пентюхи и всякие мультимедийные изыски, тут нужен текст и ничего больше. Он поменял цвет на экране, так как привык к синему. Установил свой любимый шрифт - Pragmatica CTT.
Данилов задумался, затем набрал слово "суки", а потом забил им все окно монитора:
суки суки суки суки суки суки суки суки суки суки суки суки
суки суки суки суки суки суки суки суки суки суки суки суки
суки суки суки суки суки суки суки суки суки суки суки суки...
Что дальше? Забить этим словом всю память. А толку? Что толку? Или принять условия этого психа? Сидеть здесь, писать роман, получать свою холодную пайку и надеяться, что удастся выйти на волю. Отпустит ли его этот сумасшедший издатель, когда он напишет роман? А может просто прикажет прикончить? Или скажет: пиши еще, ты не отработал еще свой творческий отпуск? С него станется, - псих! Или его просто замочат.
Однако издатель прав, по крайней мере, в одном. С чем он побежит в милицию, оказавшись на свободе? Что он расскажет какому-нибудь равнодушному оперу? "Меня засадили в дом, заперли и заставили написать роман!" Ха-ха! Кто будет этим заниматься? Никто.
Он подошел к двери, ощупал дерматиновую обшивку, под обшивкой угадывался металл, Данилов постучал. Никакой реакции не последовало. Ему никто не открыл. А чего ему надо? Ужин ему принесли. Сигареты у него есть. Сортир здесь предусмотрен...
А может все-таки сделать гадость? Разбить компьютер, например, поджечь на хрен эту халупу. Залить все водой... Здесь и ванная есть...
Чем не дом творчества, загородная дачка с решетками на окнах. Если он начнет чудить, войдут крепкие ребята и переломают ему ребра, побьют не сильно, голову и руки трогать не станут, а вот ноги запросто могут переломать.
Так какой же из всего этого выход?
Писать.
Он стер все "сук".
Посидел перед пустым экраном. Хотелось добавить. Данилов снова начал ходить из угла в угол.

"Почему я? Почему я?" - размышлял он. - Прими я предложение этого маньяка. Прими я его предложение... Возьми эти говенных пятьсот баксов, сидел бы дома и пил бы хороший коньяк." Не судьба!
Данилов снова сел за компьютер. "Была б у меня нормальная семья, они бы не посмели, были б у меня куча друзей, они бы меня не тронули. Кто это они? Директор - псих, это понятно, а может их тут целая банда? Разве можно заставить людей творить под дулом.... Стоп. А где оно дуло? Нет никакого дула! Кровать, пиво на ужин, компьютер, ванная... Пиши и радуйся.
Первая фраза уже давно была готова. Данилов набрал ее.
"Он выехал со Старой площади на своей новенькой белой "Тайота-Каролла"...
Данилов закурил, имелась на столике и дешевенькая керамическая пепельница. "Дом творчества"! Нет, он не сможет писать сегодня. Слишком многое пришлось пережить. Он создал файл roman и выключил компьютер. Прилег на кровать и снова остро ощутил, что никому в этом мире не нужен. Действительно, кто его станет искать? Никто. Он попытался уснуть, но у него не вышло. Часов в комнате не было. Они были в компьютере, но вставать и включать его не хотелось. Зачем ему теперь время?
Утром он начнет свой роман. Выбора нет.

Пленник № 1

Евгений Данилов роман
Господин Маузер

Он выехал со Старой площади на своей новенькой белой "Тойоте Королла" и направился домой. На Покровке запищал мобильник, звонила жена. Она была ласкова, как всегда в последнее время. Попросила купить креветок, сообщила, что взяла упаковку немецкого пива, его любимого. "Умница, золотко", - подумал Славин. Дома его ждал ужин в семейном кругу: пиво, креветочки, мягкое кресло, новости, хорошая сигарета на хорошем балконе в хорошем доме.
Жизнь удалась. Работа на Старой площади в группе спичрайтеров, речеписцев, хорошая зарплата, кое - какие платные консультации, полезные знакомства. Думал ли когда-нибудь о таком? Машина, строящийся бревенчатый домик под Дмитровом. Думал ли? Думал, конечно, думал, стремился к этому.
Усталость в конце рабочего дня, даже легкая головная боль не угнетали. Скорее домой, надо еще поработать вечерком. У него кусочек в речи президента. Маленький, но очень ответственный. Через пару лет он сковырнет заместителя начальника группы, старого партийного писаку, ничего не смыслящего в новых пиар-технологиях. Пора ему на свалку, то есть на пенсию.
Стоял не жаркий летний вечер. Машина шла мягко, он ослабил галстук, витрины магазинов пролетали за окном, свидетельствуя о благотворности реформ.
Неподалеку от его дома располагался небольшой супермаркет. Он заехал туда, ибо считал для себя теперь зазорным отовариваться на мелкооптовом рынке. Было время, когда он безумно завидовал людям, выходящим из дорогих магазинов и садящимся в дорогие машины. Сейчас он один из них. Не богат, но оттуда, с верхних этажей власти. И перспективы неплохие, виды на будущее вполне зримы. Власть - есть власть. Новых русских могут подстрелить в темной подворотне, подложить тротил под днище автомобиля. Его - никогда. Власть, какая никакая, а власть. У него все будет хорошо. Главное - жить по правилам. Кивать, когда нужно, улыбаться почаще, и все будет ОК. Будут деньги, хороший дом и хорошая жена. Да, вот еще - нужен хороший гараж поближе к дому. Причем, не этот многоэтажный улей, что строят в шести троллейбусных остановках от дома, а нормальный теплый гараж в собственном дворе. Место он уже присмотрел. Надо зайти в муниципалитет, поговорить, обаять. Развернуть лаковую книжечку из натуральной кожи с двуглавым орлом - Администрация Президента, - подействует, обязательно подействует. А то как-то не солидно, "ракушка" на пустыре. Зимой руки отвалятся, пока отомкнешь замок, и, подавая задом, того и гляди, не впишешься в ее тесные габариты и покарябаешь обшивку.
Но сейчас, слава Богу, лето. Он подогнал машину к стоянке, выбрался из нее, поднял верхнюю крышку своей ракушки. Тут он почувствовал, что кто-то стоит у него за спиной. Славин вообще был человеком весьма чувствительным. Скрипнул камешек? Нет, он просто почувствовал затылком и все. Обернувшись, очень удивился. В пяти метрах стояла девушка. Красотка - стройненькая, в черных облегающих джинсах, в черной ветровке с сумочкой через плечо. Ветер развевал ее пышные темные волосы. Она стояла, слегка согнув одну ногу в колене, и была похожа на голливудскую кинозвездочку с тридцатью тремя процентами мексиканской крови.
Он почувствовал, что раскрыл рот. Потом закрыл его. Новенькая, наверное, что-то раньше он ее не видел. Видимо, попросит помочь. Открыть крышку автохлебницы не всякому мужику по силам. Надо познакомиться, попросить телефончик. Чем черт не шутит. В жизни начинало везти. Одно к одному.
- Добрый день! - сказал он, улыбнувшись. - Чем могу помочь? Девушка молчала.
- У вас бесшумный шаг. Почему я вас раньше не видел?
Она молчала. Тут он заметил, что одна рука у нее в сумке.
Он даже не успел удивиться, когда через мгновение, эта рука вытащила из сумки что-то громоздкое, черное и блестящее. Он сразу не понял, что это пистолет. Какой-то старинный пистолет из давно виденного детского фильма про гражданскую войну.
Он не испугался.
"Нет, это - игра" - подумал Славин.
- Вы грабительница? - спросил он, - продолжая безмятежно улыбаться.
- Хуже, - сказала девушка, голос ее был глухим.
Она подняла эту черную игрушку и направила на него дуло.
Она шутит, подумал он и не к месту удивился, что женская ручка может держать такой громоздкий пистолет. Надо принять правила игры. Он начал поднимать руки. Это было уже лишним. Его об этом никто не просил. Через мгновение раздался хлопок, и пуля вошла ему точно в переносицу, прошибла лобную кость и застряла в мозгу. Мертвое тело рухнуло на землю.

***

Сергей Топилин с трудом продрал глаза и шумно выдохнул из себя алкогольный смрад. "Вот ведь накачался!" - сказал он вслух. Воспоминания о минувшем вечере проломили корку сна и обозначились достаточно резко. Вчера гудели со старым приятелем, Колькой Савеловым, корешом еще со времен высшей школы милиции. Гудели в ресторане. Богач Колян угощал. Когда Топилин последний раз был в ресторане, он вспоминал с трудом. С женой как-то. Очень давно, еще во времена перестройки. С бывшей женой и в бывшей стране.
Колька отыскал его и пригласил вспомнить былые деньки, то да се. Вспомнили. Выпили под воспоминания и мяско в грибном соусе три бутылки водки, залакировались сушняком. Салаты, фрукты, кофе и даже мороженое, Вкус, последнего после выпитой водки не чувствовался. Колян ухнул сумму, соответствующую двум месячным зарплатам Топилина. Не бедствует, думал Сергей, когда Коля заказывал всю новую и новую водку.
Да... Но самое главное, самое интересное было в другом, Коля зазывал в свою фирму, где он ведал безопасностью. Вот над этим стоило призадуматься. Может, потому и взял Топилин в выпивке непривычный для себя темп, потому что возбудился от грядущих перспектив. Решение уволиться давно у него вызрело, и он просто ждал подходящего предложения. А тут очень кстати возник Колька. Им нужен толковый честный человек и очень срочно, объяснил он.
- Чего ты, ты корячишься за свои паршивые две штуки деревянных, давил захмелевший Коля. - Выслушиваешь придирки начальства, рискуешь своей задницей. За то, что жене подкинут пятьдесят тысяч гробовых, а ты будешь гнить в земле со своими наградами. Человеку дается жизнь один только раз и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно... А?
- Я развелся, - заметил Топилин.
- Тем более, похоронят за казенный счет. А с деньгами и бабу найти проще. Давай, подумай, но не тяни.
Колян, хоть и пьяный, говорил правильные слова.
- Мы никому не нужны, никому. Они разворовали страну, - он дернул головой вверх, - а ты рискуй своей задницей! Так лучше это делать за хорошие деньги. Я не прав?
Топилин, еще не напившись, поинтересовался:
- Как в твоей фирме насчет криминала?
- Чисто, - ответил Колян. - То, что начальство крутит с налогами, я тебе как старый кореш скажу, а кто сейчас не крутит? А так все законно. Неужели я бы предложил тебе что-нибудь сомнительное? Наше дело - безопасность и ничего больше. Только безопасность.
Топилин дал согласие. Они пожали друг другу руки, а потом напились. Уже ночью у закрытых дверей метро пили пиво. Потом Коля еще и дал ему денег на такси и сам машину поймал, потому как на ногах держался тверже.
Всесильный, богатый Коля, бывший опер.
Дальше Топилин себя уже плохо помнил. Как ввалился домой, как разделся и лег спать. Сплошной туман.
Но, несмотря на жестокое похмелье, настроение утром было хорошим. Близились перемены. А это чувство близких изменений в жизни, всегда разгоняло застывшую кровь. Рутина порядком достала.
Он взглянул на часы. Было уже одиннадцать часов. Ого! На оперативку Топилин безнадежно опоздал. К черту оперативку! Надо рвать когти! И все-таки совсем наглеть не стоит, рассудил он. Нехотя поднялся с кровати, побрел в ванную, залез под горячий душ. Постоял минут десять. В голове прояснялось. Он услышал телефонный звонок. Наверное, звонили со службы. Ну, их к бесу! Он решил не обращать внимания на мелодичную трель и под ее рулады, не спеша, вытерся, оделся, почистил зубы. Трель звонка то обрывалась, то возникала снова. Есть не хотелось. Вчера не тошнило, и это плюс. Вот что значит хорошая водка и хорошая закуска. Топилин выпил лишь горячего растворимого кофе.
Следуя пешком к метро, он все более укреплялся в принятом решении. Он даже размечтался, чего раньше за собой не замечал. Можно будет купить машину, сейчас после кризиса они стоят не так и дорого. И, наконец, заняться личной жизнью. Когда он последний раз имел женщину? А неработающий орган атрофируется, мрачно вспомнил Топилин мудрый биологический закон. Голова его была тяжелой, но шаг упругим.

***

Непосредственный начальник Топилина, шеф "убойного" отдела окружного управления внутренних дел подполковник Груздев пригласил его в свой кабинет, как только заметил в коридоре.
- Зайди, - махнул рукой шеф.
Топилин зашел. Подполковник кивнул на стул. Топилин сел.
- Капитан, в чем дело? Ты заболел? - спросил Груздев.
- Заболел, - ответил Топилин.
- Болезнь, по-моему, ясна - похмельный синдром.
- Есть немного... - не стал отпираться Топилин.
- На тебя это не похоже, капитан, - укоризненно покачал своей лысой головой Груздев.
- Устал, товарищ подполковник.
Возникла пауза. Полковник внимательно разглядывал лицо Топилина.
- Ты бы хоть извинился... - наконец произнес он.
- Виноват, товарищ подполковник.
- В переводе это означает: достал ты меня!
- Да нет, - ответил Топилин, еще раз убеждаясь в проницательности своего шефа.
- Что случилось, может, расскажешь?
- Устал просто, Игорь Палыч.
- Устал? Понятно... Ты устал, а все остальные, значит, бодренькие и свежие, только что из Анталии. Но отпуска я тебе все равно не дам, не надейся.
Топилин пожал плечами.
- Так что же случилось? Влюбился? - насел Груздев.
Топилин махнул рукой:
- Мои проблемы.
- Не хочешь говорить, не говори. Но оперативки пропускать не надо. И вчера тебя весь вечер не могли найти. У нас сам знаешь рабочий день не нормированный...
- Виноват.
- Засунь свои извинения, сам знаешь куда! - повысил голос Груздев.
Топилин промолчал, кричать шеф не умел, не его методы воспитания.
- Ладно. Будем считать, что поговорили, и ты осознал. Тут у нас любопытное дельце. Кури, - Груздев пододвинул к нему пачку легкого "Camel".
Но Топилин достал из кармана и закурил свою "Яву". Это было его первая сигарета сегодня, и вкус показался омерзительным.
- Слушаю, - сказал он, выпустив едкий дым.
Груздев вновь пристально посмотрел ему в глаза.
- Ты скинь эту свою аморфность, дело - серьезное.
- Заказное? - спросил Топилин.
- А черт его знает, все в тумане пока. Но пристрелили не коммерсанта...
- Не дай бог, какого-нибудь политического краснобая...
- Не перебивай, капитан.
- Виноват.
- Не то, чтобы краснобай, но парень работал на Старой площади.
- Ого! Кем?
- Не велика шишка - спичрайтер. Один из тех, кто отцу нации речи пишет.
- Тяжелый случай. Не за речи же пристрелили, наверное. У нас сейчас из-за денег, в основном, убивают, - заметил Топилин.
- Ты не философствуй, а вникай. Не нравишься ты мне сегодня. Может, скажешь, что случилось? - Груздев тоже закурил.
- Товарищ подполковник, я надумал увольняться, - потупив глаза, сказал Топилин.
- Вот какое дело, оказывается... Я по твоему лицу понял, что тут не чисто...
- Видите ли... - решительно начал Топилин.
- Я все вижу, - резко оборвал его Груздев. - Но это потом, ладно... Что, пожирнее кусок предложили?
- Да дело не в куске.
- Давай мы это дело попытаемся размотать, а там видно будет.
- Хорошо, - согласился он. Знал, что спорить с подполковником бесполезно.
Груздева Топилин уважал. А потом просто расплеваться и написать рапорт об увольнении он не мог, такое было не в его правилах, все-таки двенадцать лет отбарабанил. Их в помойку не выкинешь.
- Это дело пахнет политикой, капитан, - продолжил Груздев... Сильно пахнет, даже, можно сказать, воняет. Застрелил этого деятеля из маузера, представляешь?
- Да, не кисло. Дело-то для ФСБ, вроде...
- Вопрос пока спорный. Если отстреливают писак, думаешь, это имеет какое-то отношение к безопасности страны?
- Думаю да, - ответил Топилин.
- Для этого нужны не думы, а факты. Итак, по порядку. Подстрелили, труп засунули в его же беленькую иномарку, закрыли ракушку, где два дня труп и пролежал. Короче, говоря, ребята хладнокровные. Само собой никто ничего не видел. А? Как тебе? Что думаешь? Навскидку?
- Кто-то что должен видеть или слышать. Выстрел-то был.
- Еще один нюанс, я просто не знаю, имеет ли это какое-то отношение к делу. Может чушь. Но... В кармане это спичрайтера обнаружили октябрятскую звездочку.
- Что?
- В октябрятах ходил?
- Конечно.
- Ну, так вот - звездочка с портретом симбирского отрока, помнишь такого.
- В кармане?
- Да.
- Может случайность?
- Может, - многозначительно произнес Груздев.
Дело сразу показалось Топилину серьезным. Он не очень-то верил в случайности.
- Что удалось узнать? - спросил он.
- Пока ты опохмелялся, удалось кое-что нарыть.
Эту шпильку Топилин пропустил мимо ушей, не стал возражать, оправдываться, что на опохмел у него были только растворимый кофе и кипяток из душа.
- А что у нас на убитого, товарищ подполковник? - спросил Топилин.
- Ничего интересного, на первый взгляд. Но, конечно, надо копнуть поглубже. Знаешь, сейчас не ворует только ленивый. Может, кому дорожку перешел. Надо проверить. А так все просто - тридцать два, окончил журфак, работал журналистом в одной демократической газетке, потом пошел в бизнес. С одним приятелем они организовали издательство, напечатали пару книжек, и потом закрыли издательство. Но там чисто, по крайней мере, на поверхности. Потом другой его приятель, он в администрации президентской работает консультантом, его порекомендовал туда. Там убитый и трудился. Был на хорошем счету, перспективный парень. В общем, законопослушный товарищ складно писал о том, что идем верным курсом. Я связался, конечно, с Конторой, доложил, но им сейчас не до этого. Фээсбэшники думают - чистая уголовщина, я заикнулся о маузере... Мне ответили, может это всего лишь хитрая попытка увести в сторону следствие.
- О звездочке не сказали, товарищ подполковник?
- Нет, конечно! Я похож на идиота? А если у него какой другой значок нашелся бы? Это еще ведь ни о чем не говорит. Кругом тоже понюхали. Ничего интересного. Тихо. Уже опросили, почти всех, кто имел ракушки. Странно, там около двадцати ракушек - и никто ничего. Пальчики - нуль, - профи. Видишь, сколько всего со вчерашнего вечера узнали, пока ты пьянствовал.
Топилин пропустил и эту шпильку мимо ушей.
- Единственная ниточка - пистолет в любом случае, - сказал он.
- Музейная вещь. В прессу просочилось информация, меня уже осаждали. Живем, как в Америке, я уже стал бегать от репортеришек. Так какие у тебя мысли?
Мысль у Топилина была простая, написать рапорт на увольнение. По крайне мере не сейчас, а при удобном случае. Странноватый висяк вырисовывался.
- Ничего оригинального. Дать запрос на оружие, не мелькало ли где. Пообщаться с приятелем - издателем. С женой...
- А что думаешь насчет звездочки?
- Все-таки склоняюсь, что случайность.
- Коллекционер, думаешь? Маузер со звездочкой - это интересное сочетание, не так ли?
- Не знаю пока, - пожал плечами Топилин.
- А мне, кажется, любопытно.
- Если звездочка не случайность, то тянет, на политический терроризм - а это не наше дело, - сказал Топилин.
Заниматься ему этим ну никак не хотелось.
- Есть еще один нюанс, капитан. Вроде бы один автовладелец видел девушку в тот день. Не местную.
- Что значит вроде бы? Вы сказали, что по нулям? Никто ничего...
- Да тут не знаешь верить или нет. Надрался этот мужик. Приехал, говорит, уставший, прямо в машине и пузырек портвейна раздавил. Вроде мелькнула, говорит, какая-то девушка. Лица не видел, но заметил, что такая... стройная, молоденькая. Единственное, что запомнил, девушка была вся в черном.
- Это уже чистый хорор. С косой? - неуклюже пошутил Топилин.
- Девушка в короткой кожаной курточке, в джинсах черных, ножки длинные. В том-то и дело со спины ее лицезрел автолюбитель. Издалека. Вроде с сумочкой и спешила куда-то. Но стопроцентно верить ему конечно нельзя.
- Глухо! - резюмировал Топилин.
- Может и так. Но работать надо. Включайся.
- А о том, что я сказал вначале, Игорь Палыч?
- О чем ты сказал?
У подполковника была привычка прикинуться недотепой. Водилось за ним такое.
- Об увольнении.
- Ты работай, потом обсудим, я же сказал.
- Игорь Палыч!
- Потом обсудим, - твердо повторил Груздев.
Топилин понял, что быстро ему не уволиться...

Пленник № 2

Свой первый рассказ Анатолий Садецкий отправил в "Пионерскую правду", когда ему было семь лет. Через месяц пришел ответ. "Здравствуй Толя, - писал неведомый литсотрудник. - Вот и окончилась твоя первая четверть, ты научился писать и читать..."
Рассказ не напечатали, в письме он даже не был упомянут, будто его и не было, но Толя чувствовал себя счастливым. Он получил фирменные, как теперь сказали бы, конверт и бланк редакции с орденами. Таким образом, он был причислен к сообществу людей пишущих. Рассказ тот назывался "Осенью".
Через три месяца он снова написал рассказ и отправил его в ту же газету. И ему вновь прислали белый большой конверт. И снова гулко билось сердце, когда он вскрывал его. Рассказ опять не напечатали, но в письме были слова, которые Толю окрылили: "Рассказ для вашего возраста написан хорошо".
С тех пор Толя раз или два в год обязательно что-нибудь писал и посылал в "Пионерскую правду". Его не печатали, но отвечали неизменно вежливо и советовали не огорчаться и больше читать. Что он и делал.
Не верно было бы представить Толю этаким книжным, домашним мальчиком. Он неплохо бегал на лыжах, любил со сверстниками погонять шайбу во дворе, посмотреть футбол или хоккей по телевизору, особенно если "наши" сражались с канадцами. Ни много, ни мало, киносценарий из жизни канадских профессионалов, он начал писать лет в одиннадцать. В написанной им первой и оставшейся единственной сцене канадские ребятишки гоняли шайбу на деревянной коробке в канадском же маленьком городке, а канадская мама будущей звезды звала своего Майкла обедать. Дело дальше не пошло.
Когда Толе было тринадцать, с приятелем из соседнего подъезда они решили написать фантастический роман. Космонавты, по замыслу соавторов, отправлялись в полет и, естественно, встречали на неведомой планете местных жителей. Сочинялся роман у приятеля дома, писатели прерывались, чтобы втихаря покурить на балконе. Черновой вариант соавторы набрасывали в тоненьких тетрадках в клетку, а на чистую писали в большой блокнот с белыми твердыми лощеными листами. Это доверялось его приятелю, обладателю круглого красивого почерка.
Роман не был закончен, потому как от приятеля ушел отец, и он с матерью переехал в другой район.
Летом родители отправляли Толю в пионерский лагерь, и однажды там он посещал занятия литературного кружка. Вел кружок молодой человек, которого потом выгнали с середины смены, как поговаривали, за аморальное поведение. Этот молодой человек пил вечерами вино и однажды в состоянии серьезного опьянения попался на глаза директору лагеря. У Толи сохранился блокнот, куда он заносил напутствия аморального кружковода:
"Все мы очень разные, согласны? Каждый человек неповторим. Если мы хотим сказать что - то свое, сказать что-то по-новому, сначала надо разобраться в себе и выразить очень простые вещи без всякой лакировки и утайки. Читая ваши опусы человек должен понять, что помимо его мира есть еще другие миры, не менее загадочные и интересные. В этом смысле совершенно не важно о чем вы напишите, о космических ли странствиях, любви, войне, животных, или о том, как провели лето - за всем этим должна проступать ваша уникальность, единственность, непохожесть на других. А что бы суметь выразить именно себя с максимальной точностью надо много читать, думать... и страдать... Да, да, страдать, потому что человек может познать себя по-настоящему только в критических, пограничных ситуациях..."
Толя тогдашним летом написал о своем остром переживании минувшего года. Рассказ назывался - "Надежда".
"Надя Агафонова заметно выделяется из всех девчонок в нашем классе. За лето она здорово переменилась. Подросла, загорела, сделал модную, стрижку, которая ей очень идет. После уроков мы с Мишкой Ружниковым иногда прогуливаемся возле ее дома. Она живет в пятиэтажке через дорогу. Мы садимся на скамейку возле ее подъезда и курим. Надя выходит гулять в половине четвертого. Она идет в соседний подъезд к своей подружке Ленке Борисовой, тоже из нашего класса. Иногда они садятся рядом с нами на скамейку, а иногда проходят мимо, словно не замечая нас. Мы с Мишкой сидим в классе за ними. В сентябре у Мишки был день рождения. Он пригласил к себе несколько ребят из нашего класса и Надю с Ленкой. На столе стояло две бутылки сухого вина. Было очень весело. Мы танцевали, слушали Высоцкого, играли в жмурки. А вечером пошли провожать девчонок. Надя предложила пойти в палисадник возле школы покурить. Я догадывался, что она курит, но видел это в первый раз. Она очень красиво держала сигарету своими длинными пальцами у самого фильтра. На небе была луна, и гольфы у Нади светились в темноте, как фосфор".

В старших классах Толя замкнулся, стал держаться особняком, не из высокомерия, просто ему не были интересны вечеринки с портвейном и вообще алкоголь ему не нравился, он однажды попробовал, но перебрал, и его долго мучительно рвало. От алкоголя он отказался, а вот к куреву со временем пристрастился, писатель и сигарета были в его понимании неразделимы.
После школы Толя поступил в институт культуры на библиотечное отделение. Загреметь в армию ему не грозило, он страдал плоскостопием и сильной близорукостью. В институте учились почти одни девушки, и Толя рассчитывал влюбиться, что могло придать новый импульс его творчеству.
В то время он много читал модных полузапретных писателей, вылавливая их имена из критических статей в литературных журналах. Воскресные дни он проводил, как правило, в читальных залах библиотек. В абонементе Джойса, Камю, Кафку не держали.
Вспыхнуло у него в институте некое подобие первой любви к девушке по имени Катя, веселой полненькой хохотушке, симпатичной, с круглой попкой и чуть коротковатыми ногами. Он как-то пригласил ее на вечер в Литературный музей. Она отказалась.
- Нет, Толя, извини, ты не моем вкусе, не обижайся, ладно, - - сказала она с очаровательной непосредственностью.
Ее образ рождал у него в то время немало сладких снов и острых поллюций. И когда желание, непреодолимое желание настигало его, то он предаваясь простительному греху Онана, представлял именно Катю с ее крепкими, и как ему казалось, очень сексуальными ножками.
"Катька" - записал он в специальном блокнотике для метафор, - имя, похожее на звук упавшего с полки резинового утенка.
После института, работая уже в районной в библиотеке, он забрел как-то на литературную студию при кинотеатре "Энтузиаст". Контингент студийцев оказался преимущественно женским. Наличествовали старушки и некрасивые женщины бальзаковского возраста. Они читали стихи и прозу, критиковали друг друга. После очередного занятия к нему подошла женщина неопределенно-трагического возраста и мироощущения, пригласила в гости.
"Почитаем, выпьем коньячку, я покажу вам свое талантливое чадо" - предложила она. Толя согласился. Он догадывался, чем подобный визит может завершиться. В конечном счете, прозорливо решил он, девственники ничего путного в литературе создать не могут. Нужна правда жизни, а часть этой правды, таилась по его представлению в женщине.
Переступив порог квартиры, он увидел, что обувь беспорядочно раскидана по прихожей, на полу почему-то стоит немытая бутылка из-под Можайского молока. Мужской домовитой руки не чувствовалось. Талантливое чадо оказалось сопливым отроком. Талантливо он было тем, что рисовало. Рисунки эти были кнопками пригвождены к стенам по всей квартире, и таланта в них было не больше, чем в бессмысленно-полосатом узоре обоев.
"Что делаешь? - строго спросила женщина сына, встретившего маму и незнакомого юношу с равнодушным презрением. "Ничего" - буркнул тот в ответ. "Ну-ка сейчас же рисовать! Марш за стол!" - холодно приказала мать. "Я не хочууууу..." - захныкал юный живописец, но подчинился и поплелся в свою комнату.
Хозяйку звали Галина Тихоновна. "Можно просто Галя" - произнесла она с почти очаровательным смущением. "Сейчас начнем, - засуетилась Галя. - Если не возражаете, сядем на кухне, там уютнее". Толя не возражал.
Коньяка не было, на кухонном столике появились две бутылки портвейна "Агдам", причем одна уже початая. На тарелочке чернели общепитовские котлеты, серели макароны, и лишь отрадно зеленели малосольные огурчики. Толя через силу выпил пару фужеров "Агдама".
Стихи хозяйки, которые она декламировала, оказались сносными, но в них, пожалуй, чересчур много было темных коридоров, уносящихся вдаль поездов, глухих стен, мерцающих звезд, закрытых дверей и увядших листьев. Толе стало тоскливо от выпитой гадости, от этой пьяной стареющей женщины, ее сопливого отрока, грязной квартиры, но от всего этого антуража пахло необыкновенной прозой. Короче говоря, Толя в ту ночь стал мужчиной, хотя особого удовольствия от этого не получил. Он сравнит в одном из последующих рассказов акт эякуляции со звонким освобождающим чихом.
Как он планировал свою судьбу? Ведь вряд ли его могла согревать перспектива глотать пыль в районной библиотеке, подписывать формуляры, искать книги для маразматичных старушек и дебильных школьников. Но, будучи редким представителем мужского пола в этой профессии, он рассчитывал на место консультанта в одной из приличных библиотек. Все - таки библиотеки ему нравились, нравился и дух старых потрепанных книг, и запах свежей типографской краски из новых поступлений.
Толя продолжал писать. Он посылал свои рассказы в журналы, добрался до "Литературной учебы". Ему казалось, что это самое подходящее издание для его сочинений. Но ему отказывали, пеняя на слабое знание жизни, надуманность его сочинений, ограниченность тематики и слабую прорисовку образов. Объективно говоря, они были правы, знания жизни ему не хватало. Представления его о жизни были книжными. По причине бедного жизненного опыта, он пробовал себя в фантастике, детективе.
Время шло, он теперь жил одиноко, замкнуто, родители его умерли, других близких родственников не было. Политические перемены, происходившие в стране, его мало тревожили, больше волновало, что ему никак не удается напечататься.
Его интересовали тонкие закоулки страха, похоти, тщеславия. Он перечитал Кунца, Кинга, пробовал писать, пытаясь подражать этим авторам.
Он отослал один из рассказиков в сборник детективов и фантастики... и его напечатали! Толя был на седьмом небе. Он получил по тем временам фантастические деньги - около годового своего библиотечного жалования. И это за пятнадцать машинописных страниц! Он вдохновенно взялся за работу, сделал еще несколько вещей подобного рода жестоких, сексуальных, мистических, сколотил, короче говоря, сборник и понес... в "Лидер-пресс"...
Через три недели из издательства ему позвонили и пригласили зайти. Надо ли говорить, что накануне Толя не спал всю ночь, курил одну за другой свои легкие сигареты, грезил о литературной славе.
Генеральный директор издательства, невысокий худощавый человек с проницательным взглядом принял его лично. Угостил кофе, порасспросил о биографии. Он был очень мил и внимателен этот Александр Михайлович, так показалось Толе. Наконец, издатель перешел, собственно, к рассказам.
- Я прочитал ваши рассказы, - многозначительно сказал он.
Толя молчал, и только кивнул в ответ.
- И мне они понравились, - произнес издатель. - И, скажем, если б они попались мне раньше, я с удовольствием издал ваш сборник. Но...
Толя напрягся.
- Увы, но сегодня рассказы не идут. Вкусы публики, что поделаешь! Их нельзя не учитывать. Нашему читателю подавай непременно роман. Я понимаю, новелла, рассказ - сложнейший литературный жанр. Отличие рассказа от романа весьма условно. Я все это понимаю, но, увы, существует жесткая реальность рынка. Идут романчики, небольшие, листочков в десять-двенадцать... Что будем делать?
Толя размышлял. Это была его первая беседа с человеком, который издает книги. Он согласно кивал и не знал, что делать.
- Чувствуете ли вы в себе силы написать роман? - спросил Александр Михайлович после внушительной паузы.
Толя просто онемел от грядущих перспектив.
- Я постараюсь, - только и ответил он.
- У вас получится, - обнадежил его издатель.
Потом он спросил Толю о его семье.
Толя ему сказал, что одинок. Издатель задумался.
- Но, есть один нюанс, - промолвил Александр Михайлович.
" Что за чертовы нюансы! - подумал Толя, - меня не волнуют всякие мелочи!"
Издатель сказал, что Толя должен этот роман писать в уединении и под его контролем.
Толя не поверил своим ушам - ему заказывают роман и предоставляют крышу над головой! Хотя собственно крыша над головой ему не особенно нужна, у него своя квартира, но... Если ему дают возможность писать, значит... значит, его издадут!"
Он захотел узнать подробности. Почему нельзя писать дома и быть под контролем?
- Во первых, - это определенный порядок, - начал объяснять издатель, - а потом я бизнесмен. Конечно, вы не убежите, но... есть конкуренты, сами понимаете. Всякое может быть. У вас весьма скромные запросы, и у меня вы ни в чем не будете нуждаться. Ни в чем. Только вы будете... несколько ограничены в передвижении, а в остальном нужды не будет. А в том, что дверь вашего кабинета будет заперта, в этом есть даже своя романтика, не так ли...
Толя согласился. Без размышлений.
И стал самым беспроблемным жителем Дома творчества.
Он единственный имел право на прогулки. Единственный...

Пленник № 2

Анатолий Садецкий роман

Я люблю твои колени, девочка

Волшебство женских ног можно и должно описывать бесконечно, облекая в словесное кружево изящный абрис икр, полноту бедер, их восхитительно округлый плавный переход к ягодицам. Можно радостно смаковать все эти ямочки, желобки, иглой восторженных фраз подштопывать поехавшее легкое облако чулка и выглянувшее в эту прореху бледное солнышко кожи. А изящные ступни, с легкими фалангами, розовые пяты, щиколки, сухие костистые, которые так любил Бунин! Две женских ножки - две дороги, ведущие в рай.
Колени! Это - фантастика! У Анжелы они прямо-таки ангельски гладкие, точно из слоновой кости, живущие своей собственной, независимой от хозяйки жизнью. Коленная чашечка свободно помещается в моей ладони. Далее следует нежная впадина, затем снова подъем, следом отрог нежного хребта, поросший редким шелком волос, и, наконец, - пологое сужение, переходящее в острую гряду голени. Мои пальцы, как ноги неутомимого альпиниста, путешествуют по этому восхитительному рельефу, находя невыразимую усладу в покорении нежных, тронутых загаром, вершин. Пальцы лишь проводят разведку, после которой во все эти желобки и впадинки отправляется легкий и юркий, способный на безумства язык.
Когда я лежу с Анжелой в постели и исследую тайны ее ног, иного для меня не существует, я забываю место и время, я забываю себя, я забываю, что у меня есть жена, обязанности, работа и тщеславие, я ни чего не помню, я скольжу по ее ногам в сладострастном упоении, рассматриваю это произведение природы, рядом с которыми любое искусство лишь, жалчайшая попытка подражательства...
Самое удивительное, что Анжела работает в нашей городской милиции. Она - следователь. Я работаю в местной газете. Наш городок скучен, уныл, как и вся российская провинция. Московская мода доходит до нас через год, хотя всего четыреста верст разделяют нас от столичных огней.
Я учился пять лет в Москве на учителя русского языка и литературы, но зацепиться в белокаменной так и не получилось. Можно было бы жениться на москвичке, но я не сумел этого сделать, прежде всего, из-за своей стеснительности и инфантильности. После пяти лет московской жизни я вернулся в родной скучный город и три положенных года оттрубил в школе, втюхивая в головы наших недалеких школьниц вечные истины. Потом мне это надоело, и я устроился работать в газету - "N-ские ведомости". Понемногу подкрались иные времена, и сквозь газетную рутину у меня появилась возможность, в своих статейках проталкивать и кое-какие собственные мысли.
И, конечно, я всегда хотел вернуться. Вернуться в столицу победителем, хотя понимал, что сделать это будет трудно, если вообще возможно. Единственный шанс - это написать роман. Роман, от которого все обалдеют. Но как, чем захватить читателя, объевшегося, одуревшего от изобилия самого разного чтива. Чем может быть интересна просвещенному и сытому московскому читателю стряпня провинциального журналиста?
Но вот нынешней весной стоячая вода жизни в нашем городке заволновалась, пошла кругами. В городишке появился маньяк. Этакий Джек-душитель. Надо ли говорить, что я сразу застолбил освещение этой темы в нашей газетке?
Джек - душитель... И хрупкая девушка, старший лейтенант Анжела Хабарова пытается его найти. Так мы с ней и познакомились. Я пришел за информацией в нашу городскую милицию, дежурный отослал меня к старшему лейтенанту Хабаровой. Я подумал, какая-то девушка занимает модную по нынешним временам и не пыльную должность пресс-атташе, я увидел эту хрупкую девушку, с большими глазами в мини юбочке, и она мне сразу же понравилась. Красивой, то есть смазливой, назвать ее было нельзя, но был в ней некий шарм, то, что начинаешь замечать и различать в женщинах, когда тебе за тридцать. Я очень удивился, когда узнал, что именно ей поручили отлавливать маньяка.
Мы поговорили, я пригасил ее посидеть в кафе, узнал, что Анжела любит литературу и читала Кортасара, я почувствовал, что влюбляюсь, это чувство словами не передать, это как вспышка... нет, глупости.. Все равно не передать...
Каково влюбиться в источник информации, обрести взаимность, ласкать ее смуглой тело с восхитительной кожей, перед тем с нетерпеливой деловитостью снять серую милицейскую юбочку, а?
Единственное, что мне не нравится, - она курит. Но это, согласитесь, простительный недостаток для обворожительной девушки?
- Ты знаешь, - говорит Анжела, затягиваясь сигаретой, когда мы лежим в постели, - все жертвы этого чудовища были в коротких юбочках. Все высокие девушки, и все со стройными ножками.
- Ого, как интересно! А вообще-то это естественно, - говорю я. - Было бы глупо, с его стороны насиловать и убивать старушек в длинных до пяток темных платьях, согласись. И что же он выделывает с ними?
- Что интересно, душит и все. И даже не делает попыток к насилию. Следов ни крови, ни спермы нет.
- Интересный тип. Но мотив-то должен у него быть?
- Должен, но какой именно - непонятно. Ты знаешь, я беседовала с психиатром, светилом в этой области, специально ездила для этого в Москву. Так он мне рассказал, что маньяки - ребята очень привередливые. Один, например, насиловал женщин, только если, те были на высоких каблуках, шли вдоль забора и вокруг был теплый летний вечер. Он ждал порой по несколько лет, чтобы все совпало. Представляешь?
- Таких лечить надо!
- Наше дело ловить, а уж суд разберется лечить или стрелять.
- Ну и как вы собираетесь его ловить?
- А как поймаешь маньяка? Нужно ждать очередного случая. Попытаться зацепить свидетелей...
- Сколько у него душ на совести?
- Четыре.
- Немного.
- Это за три месяца! Для бесплатного билета в ад вполне достаточно.
- Джек-душитель! А как он это делает? Как душит? - интересуюсь я.
- Синие полосы на шее. Провод или шнур, наверное, резиновый. И никакого сексуального насилия. Как ни странно.
- Он действительно псих!
- Мы связывались с федеральным банком данных. Но без результатов. Ничего похожего.
- Остается только запретить носить короткие юбки... - говорю я.
- Хорошо бы, но у нас демократия!
- Слушай Анжел, ты не в коем случае не надевай короткие юбки, ножки у тебя отменные, - делаю я комплимент.
Она из-под одеяла подняла ножку и повертела ей в воздухе.
- Обалденная! - повторил я.
- Целуй!
Я припал к этой красоте.
- А ты уверена, что он местный? - спросил я, облизав ее ножку.
- Похоже, на то. Бедная Надя Тропинина, кстати, твоя одноклассница... Ее нашли дома. А на столике стояло вино. Они выпивали. Вот и из этого я заключила, что он местный.
- Бедняжка! Ее мне жалко, но больше мне жалко тебя.
- Это почему?
- Твоя карьера под угрозой! - я пытаюсь шуткой сгладить ее мрачное настроение...

Почему я так подробно выспрашиваю Анжелу? Сейчас объясню. Помимо статеек о криминальной обстановке в нашем городе, я пишу роман, хочу накрапать настоящий триллер. О маньяке. Я прекрасно отдаю себе отчет, что книжонок о маньяках сейчас завались. Но я хочу дать этой истории какой-то новый поворот. И этот поворот у меня есть, но это пока - секрет. Когда прочитают, обалдеют. Я уверен - мой роман будет пользоваться успехом, его издадут, снимут фильм, и я разбогатею. Я всем докажу, что чего-то стою, что статейки в газетке - это так, на - хлебушек.
Анжела в курсе моих честолюбивых замыслов.
- Ты мне дашь почитать? - спрашивает она.
- Обязательно. Но позже, он пока сыроват.
Но в меня верят не все. Например, жена. Она из той категории женщин, которые считают, что мужчина должен быть похож на тех, кто рекламирует средства от перхоти. Должен быть большим и сильным. И еще она любопытна. Ей жутко интересно, чего это я там выстукиваю на машинке ночами. Она подкрадывается и стоит за спиной. А я не люблю, когда заглядывают в рукопись.
- О чем это ты все время пишешь? - спрашивает. - Лучше бы делом занялся!
- Я и занимаюсь делом, дорогая моя. - Я работаю, чтобы не сидеть нам вечно в это дыре.
- Неужели ты думаешь, что можешь что-то исправить и твою писанину, начнут публиковать и читать?
Иногда на нее находит, она заводится:
- Я думаю, ты просто неудачник! В тридцать лет человек уже должен чего-то в жизни добиться. А мы продолжаем жить в этой однокомнатной халупе. И никаких перспектив. Даже ребенка не можем себе позволить.
В ее голосе слезы.
Я не выношу женских слез. Начинаю сильно бить по клавишам.
Ее гневная речь вплетается в стрекот пишущей машинки. Она хлопает дверью. Стрекочет машинка. Я - уже далеко. Мой маньяк выходит на дорогу. Он бредет по тенистой улице; кружевные майские тени, полная луна, теплый ветер, он двигается тихим шагом и ждет. Он ждет свою жертву. Он такой, как все, он, в сущности, нормальный человек, все кто его знают, считают тихим парнем, который не обидит и мухи, но сейчас он вышел на охоту, на свою страшную охоту...

Пленница № 3

Самой известной писательницей детективного жанра в России в конце девяностых годов считалась некая Виктория Самарина. Книги ее издавались двухсоттысячным тиражами и уходили, что называется "влет". Что было удивительно для страны, испытавшей недавно один их своих очередных финансовых кризисов. С задней обложки ее книг на читателя смотрела красивая молодая женщина с загадочными глазами. Работала Виктория Самарина в жанре мелодраматического детектива, жанре, хорошо освоенном пишущей женской половиной человечества, многие представительницы которой выстроились в затылок метрессе.
Но Виктория Самарина была очередным мифом, или точнее - почти мифом. Имя? Что есть имя? Звук! Девушка изображенная на портрете действительно существовала, а не была игрой компьютерных примочек, но звали ее Марией, Машей, и фамилия у нее была самая простенькая - Тарасова.
Разве важно, как будет подписан очередной криминальный роман, изданный в формате " poket-bok"? Что есть автор, чьи произведения стоят на конвейере. Кому известен сборщик на конвейере "Reno". Главное - марка.
К текстам, приносящим немалую прибыль "Лидер - прессу" Мария, правда, имела некоторое отношение. По крайней мере, к первым вещам. Тогда она писала еще более менее связные тексты. Дальше меньше. Теперь Маша могла только набрасывать некие идеи, сюжеты, общие ходы, а дальше уже корячились негры, а точнее негритянки. Много в России пишущих мужчин и женщин, чересчур много и всем почему-то кажется, что труд этот прост и не пылен, не прост и порой грязен, но с другой стороны, это лучше, чем на морозе куриными яйцами торговать.
С недавних пор Маша Тарасова быстро теряла интерес к работе, да и не только к ней, а и к самой жизни тоже. Интерес к окружающему у нее просыпался только, когда она вдыхала белый порошок, кокаин. Ее по большому счету в последнее время интересовал только белый порошок. Он был настоящим спасением, побеждал время и боль и порой преодолевал пространство. Кстати, о пространстве, Машины ноги перестали ей повиноваться и что-либо ощущать с пятнадцати лет после жестокого гриппа, который дал такое страшное осложнение.
Маша проводила свои дни возле окна. Она была самой опытной пленницей, и в отличие от других, отчетливо представляла, что из этого коттеджа, затерянного в подмосковном лесу путь только один - к червям. Но она прекрасно понимала и другое, что оказаться на свободе, для нее было бы еще хуже. Куда ей пойти, а точнее поехать? В дом для инвалидов? Нет уж, увольте. Здесь, в заточении, было тепло, покойно, здесь был белый порошок, приятный вид из окна, здесь хорошо вспоминалось детство. Тут в ее распоряжении был проигрыватель, и она часто ставила свою любимую пластинку - фантазию ре-минор Шостаковича. Маша слушала и задумчиво смотрела в окно, вспоминала. Например, свое последнее выступление в школе, когда еще могла передвигаться без коляски, потихоньку, но могла ходить. Сколько это было лет назад? Давно. Очень давно, в какой-то другой жизни. После порошка воспоминания пробивали плотину прожитых лет и накатывали теплыми волнами.
Она помнила, как в глубокой колодезной темноте зимнего утра приятно кольнуло - в школе сегодня вечер. И она будет там, будет играть! Дмитрий Юрьевич разрешил! Дмитрий Юрьевич, ее лечащий врач разрешил, хотя поначалу был непреклонен: "Нет, нет, не может быть и речи..." Глаза набухали слезой, щеки начинали мелко дрожать. Непреклонный Дмитрий Юрьевич понемногу смягчался, и, наконец, когда отец беспомощно заглянул ему в глаза и произнес почти шепотом: "А может?", он выдохнул: "Ладно, но только..." "Конечно, конечно, понимаю, не маленькая", - перебила его Маша. В этот миг она была счастлива.
Маша гладила юбку и блузку, а отец стоял над душой: "Доча, давай помогу, приляг, отдохни, еще рано..." "Я сама, папа, сама". Своей горячей тяжестью утюг выравнивал острые синие складки, от материала поднимался пахучий парок. Это пар пах музыкой, надеждой.
А потом время упиралось, тащилось лениво по заснеженной дороге зимнего дня. Книжка, телевизор, пластинки были бессильны поторопить его. Плиссированная юбка висела на стуле и ждала. И, когда, наконец, сквозь деревья за окном проступил сумрак, черные сучья стали еще чернее, Маша стала одеваться. Она облеклась в твердый шероховатый холодок белоснежной блузки, завязала модный похожий на черную змейку, галстук.
Школа встретила ее знакомыми звуками и запахами: звонкими голосами, бежевой краской стен, плиточным полом раздевалки, широкими ступенями, гладкими из серого камня. Много ступенек - актовый зал на пятом этаже.
Маша должна была выступать четвертой. Номера объявлял Наумосич - Наум Иосифович - словесник. Ребята дали ему прозвище "иуда", на свой лад переделав заглазное учительское - иудей. Маша сама слышала, однажды в учительской, куда забежала за классным журналом, как химичка Степанида Артемовна сказала громко: "Черт возьми, опять на замену идти - иудей заболел!"
Несправедливое было прозвище и никак не вязалось оно с мягким и добродушным Наумосичем, его полнотой, приветливой улыбкой, от которой на его носу подпрыгивали очки. А уж на Иуду, из недавно прочитанного Машей романа "Господа Головлевы" злого и жадного, с оттопыренными ушами он уж никак не походил.
Первыми на сцену вышли рок-музыканты из 9 "А" в кожанках, браслетах и металлических бляшках. Они долго настраивали свои электроинструменты. "Раз, раз, раз, два, три", - прорывался сквозь шорохи ломкий голос Веньки Черноусова, лохматого троечника, одноклассника Маши. Когда они, наконец, грянули, тишина разлетелась вдребезги. Лишь резкий голос Веньки Черноусова мог соперничать с бушующим железом. Минут пятнадцать в ушах гремела сухая и настырная барабанная дробь, да басовая гитара издавала тучные, утробные звуки, затухавшие где-то в желудке.
Следом за ними Светка Красносельцева читала Евтушенко "Идут белые снеги..." А потом двое десятиклассников пели Окуджаву. Когда они только начали, Маша прошла за сцену, за тяжелый бархатный занавес. Волнение, мучавшее ее с утра, исчезло в складках потертой темно-красной материи.
"Красивые и мудрые как боги и грустные как жители Земли..." - пели ребята.
И вот заскрипели доски под тяжелыми шагами Наумосича, концерт вел он. "Шостакович. Фантазия - ре-минор", - объявил Наумосич. Это последнее слово - печальное, почти траурное прозвучало у него смешно, нелепо, похоже на рокот игрушечного моторчика. В зале даже захихикали, но Маша уже шла к роялю, к старому, единственному за всю историю школы, роялю, который она хорошо знала и помнила еще по урокам пения в начальных классах, помнила порхающие по клавишам руки учительницы.
Маша села и после секундной паузы коснулась блеклых затертых клавиш. Инструмент зазвучал нехотя, глухо, равнодушно. Отогнанный в угол сцены, отгороженный от зала стеной скрипов, щелканья сумок, шелеста страниц, он споткнулся и застонал от бессилья и старости. А потом запел грустным старческим голосом, что-то казавшееся ископаемым, немодным и ни кому не нужным. Маша почувствовала, что все ее волнение, надежды, приготовления - пустое. Пальцы скользили по клавишам без души, без муки, торопились сквозь зримую фальшь к последней ноте. Но настал миг - стена растаяла. Сонм шорохов за спиной исчез. Маша почувствовала в осипшей развалине друга, способного посочувствовать ей, понять ее тревоги и печали. Тот старался из всех сил, звучал с каждым тактом все моложе и стройнее. Маша не слышала уже ни кашля, ни ерзанья, она уплывала, уносилась прочь от равнодушных глаз...
Она играла забыв обо всем, словно провалившись в сон, а закончив, безвольно опустила обессиленные руки...
- Маша, тебе плохо? - Наумосич трогал ее за плечо.
- Да нет, ничего, просто задумалась, - ответила она, встала, посмотрела в зал. Зал молча любопытствовал, затем раздалось несколько безжизненных хлопков.
Наумосич уже объявлял следующий номер - танец матрешек из первого "А".
Концерт продолжался.
Маша хотела сразу пойти домой, она уже спускалась по лестнице, но по пути передумала. Когда еще придется побывать в школе? Она зашла на пустой второй этаж, где навстречу ей попался Венька Черноусов, от него сильно пахло табаком.
- Чахлая у тебя музыка, подруга, ты не обижайся - вчерашний день, - весело сказал он.
Маша пожала плечами. Она остановилась у окна. Тек глубокий декабрьский вечер. Под снегом лежала спортивная площадка, черными штрихами на белой бумаге казались брусья, футбольные ворота, волейбольные стойки - все замерло, уснуло до весны.
Она так и стояла, пока на лестнице не раздался дружный топот и сверху не начала просачиваться легкая ритмичная музыка. Маша жутко хотелось танцевать, и ей захотелось плакать, но она справилась с этим желанием и решила пойти домой.
На лестнице встретился Наумосич, который спускался ей навстречу в рыжей облезлой дубленке.
- Тебе проводить? - спросил он.
- Да нет, спасибо, дойду, - сказала Маша.
Спина у Наумосича была широкая, почти квадратная, она подумала, ему бы шубу, был бы очень похож на медведя, доброго неуклюжего мишку...
Прошло полгода, и осенью Маша перестала смотреться в зеркало. Лицо выглядело некрасивым, заспанным, серым. Невесел был и Дмитрий Юрьевич, хотя насвистывал как всегда под нос бодренький мотивчик, но скорее по привычке. Уставшие с зеленоватой каймой, глаза его выдавали. Глядя на отца и вовсе хотелось плакать, таким он выглядел несчастным. Они с доктором о чем-то подолгу разговаривали на кухне, плотно прикрывая за собой дверь.
Маша лежала в своей маленькой восьмиметровой комнате, дышала запахом лекарств и смотрела в окно. Там, за окном не было трогательного влюбленного в нее юноши, готового простоять под дождем день и ночь, глядя на заветные окна, не было. Она о таком мечтала.
За окном рос лишь высокий стройный клен, и Маша понемногу научилась разговаривать с ним, понимать его. Дерево тянуло свои руки-ветки к стеклу, качало головой от налетающего ветра. Клен не лицемерил, не притворялся, он молча сочувствовал Маше шелестом увядающих листьев. Непроглядными осенними вечерами ветер гнул его к земле, рвал в клочья малиновую рубаху, выламывал руки, из тьмы, казалось, летели глухие стоны и гасли, разбиваясь о стекла.
А утром ей было радостно видеть своего друга живым, невредимым, только потрепанным немного. И если играло солнце, клен даже пытался ей улыбнуться, ловя лучи на свои блестящие уцелевшие листья. "Живем", - будто шептал он, вытирая ветками застывшие капли на карнизе.
Заходил Наумосич. Он приносил книги, оставлял письменные задания. Учитель пытался развеселить ее, рассказывал всякие забавные истории. С Наумосичем было уютно, хотелось, чтобы он задержался подольше, но через час словесник начинал постукивать пальцами по своей огромной коленке, и Маша понимала, что ему пора уходить.
- Вам пора, наверное...
- Да, дела, - говорил он и резко поднимался со стула.
А ночью иногда накатывал страх. Она смотрела в черный проем окна, где боролся за жизнь ее друг, запущенный одичавший садик, сирота, заблудившийся среди многоэтажных коробок. В один из ноябрьских дней, соседи при помощи дворника спилили клен и несколько корявых яблонь, которые воровали солнце у жителей первого и второго этажей. В их квартирах света стало больше, в Машиной тоже. От клена остался короткий пенек, скорая зима надела ему на макушку снежную шапочку...

Спустя несколько лет, когда Маша окончила школу, и как-то они с отцом на Красную горку решили навестить маму, убрать могилку, посадить цветы. Маша тогда еще ходила уже с палочкой, а отец к тому времени стал неплохо зарабатывать, купил машину, и, дав пятерку тетке, стерегущей кладбищенские ворота, они проехали. Отец остановил машину возле граверного цеха, они вышли на его пыльную шумную территорию, где стояли образцы надгробий. Отец начал интересоваться ценами, а Маша разглядывала надгробия и неожиданно вздрогнула. На одном из гранитных прямоугольников она увидела надпись - Наум Иосифович Цивин 1952-1993.
Сразу побежали слезы, она чуть не повалилась на землю, отец вовремя ее подхватил.
- Что с тобой?
Маша кивнула на плиту.
- Да, - сказал отец. - Жизнь...

Вот о чем Маша вспоминала, сидя у окна. Он подъехала к компьютеру, попыталась бить по клавишам. Что-то придумывать. Глупость! Тупая боль в ногах нарастала, но страшнее и сильнее этой боли была тоска. Она ждала Александра Михайловича, который обычно появлялся вечером и приносил белый порошок.
Несколько дней назад она написала некий текстик, и, закончив его, поняла, что больше писать не будет никогда. Черновик для негров, так она его назвала. Может, они сделают из этого что-то стоящее.

Пленница № 3

Виктория Самарина
Блуждающие огоньки
(Черновик для негров)

Давным-давно жил-был на свете рыцарь. Добрый и справедливый. Его очень любили и уважали все, кто от него зависел. Однажды, бедный угольщик, живший в лесу со своей семьей не смог заплатить ему подать, и управляющие хотели прогнать его из лесу и продать все его скудные имущество и даже дом. У угольщика была дочка Мария, и она решила пойти к рыцарю и попросить его сжалиться над отцом. Рыцарь принял ее, внимательно выслушал и сказал своим людям, чтобы они бедного угольщика оставили в покое. И еще он дал Марии денег на лекарства для больной матери. Вот такой был рыцарь.
У рыцаря была тайная мечта - он хотел стать самым богатым и знаменитым в стране. Однажды на охоте, погнавшись за гордым и красивым оленем, рыцарь заблудился. Очутившись на болоте, он едва не утонул в вязкой трясине. Рыцарь не знал, как ему выбраться из этого болота. Когда стемнело, он увидел огоньки над топью. Огоньки прыгали, смеялись, и разговаривали. Эхо повторяло их слова:
- Ты чуть было не попал к нам в руки, к нам в руки, к нам в руки... Мы не хотим твоей гибели, не хотим твоей гибели... Мы сделаем тебя самым богатым и самым знаменитым... Но взамен ты отдашь нам свое сердце, отдашь сердце, отдашь сердце... Мы вложим тебе вместо сердца, вложим тебе вместо сердца камень, вложим камень... камень...
Огоньки, смеялись, дрожали, и дождь золотых монет сыпал кругом. Огоньки окружили рыцаря, у него закружилась голова, и он упал без сознания.
Когда же он пришел в себя то заметил, как все переменилось вокруг, все стало чужим и мрачным. Его перестала радовать красота деревьев и пение птиц. Он вытянул кнутом свою верную лошадь, когда та случайно споткнулась...

Девочка любила эту сказку. Очень любила. Мама умерла, когда Маше не было и трех лет. Ее воспитывал и растил отец. Маму она почти не помнила, о том, что у нее когда-то была мама, напоминал лишь снимок в рамочке над кроватью отца - молодая женщина держала на руках ребенка. У женщины было красивое лицо, немного раскосые глаза и широкие скулы. Когда Маша начала замечать, что у всех мамы есть, а у нее нет, она, конечно, переживала, но не могла понять по-настоящему, что такое мама.
В ее детском мире существовал только отец. Он покупал ей конфеты, он гулял с ней в парке, купал ее, он укладывал ее спать и целовал в лобик, ладошку, пяточку, он гладил ее по головке, он читал ее сказки. Он будил ее теплым поцелуем. "Воробышек, вставай пора!"
Она привыкла засыпать под его негромкий, уютный голос. Иногда, правда, приходила непонятная грусть, когда девчонки в школе щебетали "вот у меня мама... мама сказала, мама сшила, мама приготовила". Отцы у большинства из них были, но они, как правило, существовали лишь в качестве источника неких материальных ценностей, денег, подарков.
Чувствовала ли Маша себя ущербной? И да, и нет.
Даже когда ей исполнилось уже двенадцать лет, отец каждый вечер перед сном читал ей. Этот ритуал соблюдался свято. Если кто-нибудь из школьных подружек Маши узнал бы об этом, ее, наверняка, подняли бы на смех. Но как они могли узнать? Да и близких подруг у Маши не было. Она была тихоней, любила книги, и новомодные развлечения тинэйджеров ее не привлекали. Может, из стеснения, что у нее нет матери, она предпочитала одиночество. Что касается подарков, то отец ей никогда ни в чем не отказывал. Хотя она, конечно, видела, что живут они не богато, и многого не могут себе позволить.
Маше очень нравилась сказка - "Рыцарь "каменное сердце".
Отец на свой вопрос: "Что сегодня почитаем?" часто слышал: "Любимую". И после этого он доставал с полки старенькую, порядком обветшалую книжицу.
С некоторого времени Маша заметила, что папа в последнее время изменился. Он стал рассеян, задумчив и часто уносился мыслями куда-то далеко-далеко. Она ему что-то говорила, а он не слушал, и нередко переспрашивал: "Что ты говоришь? " Отец мучался бессонницей, и Маша, просыпаясь иногда среди ночи, слышала его шаги в коридоре. Он много курил на кухне, табачный дым просачивался сквозь плотно притворенную дверь ее комнаты. И еще он порой, впиваясь грустными глазами, подолгу рассматривал ее и сильно прижимал у груди.
Однажды Маша спросила:
- Папа, с тобой что-то происходит. Что случилось?
- Ничего, ничего с чего ты взяла? Ничего, - ответил он сбивчиво.
- Я же вижу, ты какой-то другой.
- Не волнуйся малыш, у меня просто неприятности на работе. Пройдет. Ерунда.

Однажды к ним домой пришел человек. Красивый, высокий и довольно молодой. Но она почувствовала, что папа не очень рад его приходу. Он заметно нервничал. У этого человека были очень жесткие глаза. Хотя он все время улыбался. Когда папа открыл ему дверь, молодой мужчина сказал: "Добрый день! Надо поговорить!" Маша как раз была в прихожей. Незнакомец вошел и протянул ей шоколадку. Маша сказала: "Спасибо". Потом они закрылись в папином кабинете. Она не хотела подслушивать, но из комнаты слышались громкие нервные голоса, и она решила, что приход незнакомца как-то связан с неприятностями отца. Она подошла к двери, прильнула ухом.
Речь шла о каких-то бумагах, деньгах. Маша слышала, что отец оправдывался и о чем-то просил, а голос гостя звучал властно и твердо.
Маша вздрогнула, когда расслышала громкие слова, почти визг отца.
- У меня дочь, понимаете! Она одна у нее больше никого нет. Я все сделаю, что вы захотите... Понимаете, дочь!
Зазвучали шаги, она отпрянула от двери, сделала вид, будто что-то ищет в карманах собственного пальто. Папа вышел и быстрым шагом, пошел на кухню, открыл холодильник, зашуршала обертка от лекарства, потом раздался шум текущей из крана воды.
В этот момент девочка вбежала в комнату и закричала, то есть ей показалось, что она кричит, а на самом деле, она тихо произнесла:
- Не обижайте моего папу! - и добавила, - Пожалуйста.
Тот человек внимательно посмотрел на нее. Потом спросил, улыбнувшись:
- Как тебя зовут?
- Маша, - ответила она.
Ей показалось, что у этого человека доброе лицо и приятная улыбка.
Он ответил:
- Я постараюсь, Маша, не обижать твоего папу. Ты не волнуйся, у нас просто деловой разговор. Просто деловой разговор.
Папа вернулся в комнату.
- Малышка, ты чего здесь? - спросил он испуганно.
Мужчина ответил за нее:
- Мы просто познакомились.
- Дай нам поговорить, иди в свою комнату, - сказал отец.
- Все будет хорошо, - снова улыбнулся мужчина, обращаясь к ней. - Не волнуйся.

Через некоторое время папа стал прежним. И еще она заметила, что он стареет. Он по-прежнему читал ей сказки. Маша взрослела, и ей уже было не очень удобно просить отца почитать ее любимую, про рыцаря. Но иногда она все же делала это. И что интересно, когда папа читал, она почему-то представляла на месте рыцаря того незнакомца...

... И с тех пор ничего больше не радовало рыцаря. Он разучился смеяться, никого не жалел, и ни о ком не тревожился. И еще, он стал жестоким. Теперь на его башне расхаживал сторож, который внимательно оглядывал проезжавшие через владения рыцаря повозки торговцев.
Воины рыцаря подстерегали проезжавшие обозы, нападали и грабили купцов. Они уводили их в замок рыцаря, сажали в подземные темницы. Узники могли вернуть свободу, только заплатив рыцарю большой выкуп.
Рыцарь стал могучим и богатым, его теперь боялись... и люто ненавидели. Но это его мало волновало. Однако и награбленные сокровища не радовали его. Он не стал счастливее, да и каменное сердце больно давило ему на грудь.
Только Мария продолжала любить его. Она не забыла его благодеяний и печалилась, когда слышала о его новых жестокостях. Мария часто молилась, просила небо сделать рыцаря таким, как прежде.
И вот однажды она встретила его в лесу. Мария застенчиво отошла в сторону и низко поклонилась. Заметив в руках девушки корзину, рыцарь спросил:
- Что там?
- Только грибы и ягоды, которые я собрала, - потупившись, ответила Мария.
- Как ты посмела сделать это! - закричал рыцарь в ярости. - Это мой лес, и все здесь мое! Ты будешь наказана!
Он вырвал корзинку из рук девушки, разбросал грибы и ягоды по земле, и, обнажив меч, ударил бедняжку. Он хотел ее ударить плашмя, но меч не послушался его. Девушка упала на землю, ее одежда у левого плеча обагрилась кровью...

Тот, человек который приходил к ее отцу не был рыцарем, он был бандитом, точнее, лидером одной из преступных группировки. И с его отцом его связывали вполне определенные отношения. Ее отец запутался и влез в долги. Это были большие деньги, очень большие. Он никогда бы не смог расплатиться. В то время, когда Маша подслушивала под дверью их разговор, жизнь отца висела на волоске.
Перед визитом к ее отцу этот человек размышлял, что должника следовало примерно наказать, но, как известно, мертвые не платят. И он пришел тогда поговорить в последний раз.
Разговор этот ни к чему не привел, и все же бандит ушел в сомнении, он понял, что этот одинокий папаша не сможет заплатить свой долг, но почувствовал, что ему что-то мешает довести дело до конца. До логического конца.
Может та девочка с большими серыми глазами? Может, она помешала отдать ему последний приказ и забыть об этой истории. Он понимал, что нарушает некий неписаный закон, прощая должника. Он знал, стоит только один раз проявить слабость, и это потянет за собой другие слабости. Он не имел право быть слабым. Чтобы выжить, надо быть сильным. И, тем не менее, рискуя репутацией, он "закрыл дело". А может слова "Не обижайте папу!" что-то в нем изменили. В бандите проснулось чувство жалости, сострадания, которые он давно спрятал в самый темный чуланчик своей души.
А потом он начал делать ошибки. Как он и предполагал, одна слабость, потянула за собой другие. Прежде всего, появились глупые мысли, вроде "Ради чего все это?". Вопросы требовали ответов. И ответы были не очень приятными, один из них звучал примерно так: "Ради того, что бы рано или поздно тебе выстрелили в затылок". А может, он просто устал?
Через несколько лет, он уже серьезно подумывал уйти на покой, купить домик на каком-нибудь острове, окруженном теплым морем и поселиться там навсегда. Его влияние и авторитет неуклонно шли вниз, он это чувствовал, молодые дерзкие волки наступали на пятки и только ждали большой неудачи, чтобы вцепиться в хребет вожаку.
Однажды он проезжал мимо дома, где жил тот самый разорившийся коммерсант, отец-одиночка со своей девочкой. Он решил зайти. Просто так. Ему открыла девушка. Он сразу узнал ее. Глаза стали еще больше, и больше в них стало грусти.
- Здравствуйте! - сказал он с порога.
- Здравствуйте! - ответила она.
- Как поживает ваш папа? - спросил он. - Можно мне войти?
- Входите. Папа умер, - ответила она.
- Жаль. Вы меня, наверное, не помните?
- Помню.

Она его помнила. Она часто в последнее время сидела у окна и смотрела на городские огни: святящиеся разноцветные окна домов и желтоватые пуговки фонарей. Рыцарь из сказки имел лицо этого человека. Он мчался порой по полям ее снов. Он только немного постарел. Совсем чуть - чуть.
Она угостила его чаем.
- Папа умер полтора года назад. От инфаркта, - сказала она.
Ее папа его совсем не волновал.
- Чем занимаешься? - поинтересовался он.
- Учусь.
- Тяжело, наверное, одной?
- Я привыкла.
Она была беззащитна и трогательна эта невысокая девушка в простеньком домашнем платьице, в маленьких тапочках с пушистыми помпонами.
- Ты меня извини, помнишь, тогда... Я не хотел обижать твоего отца. Это были деловые отношения не более, а они не всегда, знаешь ли, складываются гладко.
- Понимаю, тогда я просто испугалась, ведь кроме него у меня никого нет... не было, - поправилась она.
И здесь он понял, что ему хочется видеть ее, слушать и разговаривать. Такого не было давно. Очень давно.
- Слушай, давай развеемся, съездим куда-нибудь, поужинаем, послушаем веселую музыку, а? Как-то у тебя грустно...
Она кивнула.

Через несколько дней в его загородном доме, в его шикарной, отделанной тиковым деревом спальне, обнимая его, она призналась:
- Ты - герой моей любимой сказки. У меня в детстве была любимая сказка.
- Ты серьезно? Какая? - спросил он.
- Рыцарь - каменное сердце.
- Расскажи, я такой не знаю.

... Рыцарь уехал, а Мария, очнувшись, с трудом поднялась с земли. Кровь остановилась сама собой, но рана жестоко горела. Невдалеке она увидела поляну, по которой бежал ручей. Мария подошла и нагнулась к его живительным струям. Девушка промыла рану и легла на траву, чтобы собраться с силами. А когда она открыла глаза, то увидела блуждающие огоньки, они танцевали в воздухе, смеялись и разговаривали.
Мария услышала тяжелые шаги и через мгновение знакомый голос:
- Вы обманули меня, я несчастлив и страдаю, каменное сердце давит.
Огоньки, захохотали и начали свой танец:
- Мы предупреждали тебя, предупреждали... мы дали тебе власть, власть... и богатство... Ты этого хотел... хотел... - лесное эхо вторило их голосам.
- Они не принесли мне счастья. Верните мне мое сердце.
- Нет, никогда, никогда, никогда, - хохотали огоньки, - никогда ты не получишь свое сердце, никогда. Только если чистое сердце полюбит тебя, тогда вернется твое. Но, тот, кто захочет отдать нам сердце, тот умрет, умрет... Кто же решиться пожертвовать собой? Никто, никто...
"Так вот в чем причина его жестокости!", - подумала девушка. Рыцарь собрался уходить, но Мария его окликнула.
- Стой, рыцарь!
Потом она сказала пляшущим огонькам:
- Я готова отдать сердце за этого благородного господина!
- Но это будет стоить тебе жизни, жизни... - засмеялись огоньки. - Ты умрешь, умрешь... Если тебе хочется умереть, приходи в полнолуние, приходи...
Рыцарь удивился, что девушка, с которой он обошелся так жестоко, хочет пожертвовать ради него своей жизнью. Хотя, может, она еще одумается.
Время шло, но Мария не изменила своего решения. Когда наступило полнолуние, она, ничего не сказав родителям, отправилась на болото.
Там был рыцарь и блуждающие огоньки.
- Ты готова к смерти, к смерти, к смерти? - спросили огоньки.
- Да, - произнесла она твердо.
И в эту самую минуту рыцарь изменился. Его сердце проснулось. Он почувствовал внутри себя глухие удары. Сердце его ожило!
- Она не должна страдать. - сказал он огонькам, - делайте со мной, что хотите, но ее не трогайте!
И тут огоньки пропали, будто их и не было. Мария дрожала и плакала, она была жива.
Одно ее желание умереть спасло его. Они поженились, жили долго и счастливо...

- Хорошая сказка, - сказал он. - Они жили долго и счастливо и умерли в один день.
- Ты мой добрый рыцарь, - Маша прижалась к нему.
Он промолчал.
- Ты знаешь, - сказала Маша, - я люблю дома стоять у окна и смотреть на огни, если смотреть на огни внимательно, они начинает танцевать и с ними можно разговаривать.
- Наверное, просто пыль на стеклах.
- Нет, не пыль.
- Хорошо, хорошо... Разговаривай с огоньками.
Он вздохнул и нежно провел ладонью по ее щеке.
- Давай уедем отсюда. Далеко, далеко, малыш, в сказочную страну, а? И будем там жить долго и счастливо. Давай?
- С тобой куда угодно!
- Мы будем жить в большом доме, ты будешь стоять у окна и смотреть на огоньки. Я тебе обещаю. Они будут красивые эти огоньки и совершенно безвредные.
- Я согласна.
- Только подождем недельку другую. Мне надо закончить кое-какие дела. Возьму расчет и... Ладно?
- Хорошо, я буду ждать.
- Я люблю тебя, - прошептал он.
- Я тоже.

Спустя несколько дней, она ждала его у себя дома. Чтобы скоротать время включила телевизор и стала переключать каналы. И тут она услышала его имя. Пульт выпрыгнул из рук и упал на пол. Она смотрела на экран. Человек лежал в луже крови возле машины. Диктор равнодушно сообщал: "Произошло очередное заказное убийство. Убитый был связан тесно связан с криминальными структурами".
Потом крупно показали лицо убитого. Его лицо. Тогда она заплакала.
Сказки не было, сказка была только на бумаге. Только на бумаге они жили долго и счастливо. А вот в жизни она его не смогла спасти. Только в сказках спасают.
Маша стояла у окна и смотрела, как переливается свет фонарей за окном. Огоньки танцевали, только было непонятно, смеются они или плачут вместе с ней?

Пленник № 4

Встречаются люди, которые свято верят в перевоплощение. В примитивном варианте это выглядит так: один человек умер, тело его бережно предали земле, а в другом месте почти в то же время рождается некто очень похожий, если не лицом и внешностью, то характером и судьбой.
Четвертый пленник "Дома творчества" Юрий Люстрин, которого пленником, как и Толю Садецкого можно было назвать весьма условно, искренно считал себя новым земным воплощением Реймонда Чандлера (1988 - 1961), американского писателя, одного из основоположников жанра крутого боевика. Не буду утруждать читателя подробностями биографии этого психа. Но о Чандлере несколько слов сказать стоит. У него даже Чейз сюжетцы приворовывал.
Еще недавно Чандлер, как и другие американские авторы, был гвоздем отечественного книжного рынка. Однако, русскоязычный читатель, быстро накушался импортной печатной продукции и принялся за отечественную макулатуру, впрочем, это уже другой вопрос.
Реймонд Чандлер родился 23 июля 1988 года в Чикаго. Но воспитывался он в Англии у родственников. Американец по рождению, англичанин по воспитанию - этот коктейль и определил своеобразие его как человека и писателя.
Жизнь сладкой не была - Реймонда мучили бронхиты, экзема и безденежье. Ему пришлось поработать мелким клерком, репортером, но всегда хотелось быть писателем и только писателем. Однако, как и во все времена, очень непросто было найти свой голос, свою интонацию.
Вернувшись в Америку, Чандлер вкалывал, дабы заработать на жизнь сельскохозяйственным рабочим, собирал абрикосы за 20 центов в час, натягивал струны на теннисные ракетки.
После долгих мытарств ему удалось получить место бухгалтера и снова стать клерком, жизнь вроде налаживалась, но в 1917 году он пошел добровольцем в канадскую армию, части которой стояли в Англии и Франции, однако в боевых действиях Чандлеру участие принять не пришлось. После войны для Реймонда вновь настали чиновничьи будни.
Человек он был талантливый, в одной из нефтяных компаний, довольно быстро сделал карьеру, вырос от клерка до вице-президента. Однако его хрупкая психика не выдержала тревог и волнений, связанных с большим бизнесом. Человек он был замкнутый, склонный к переутомлению и бодрящему алкоголю. Он начал конфликтовать с начальством и вынужден был уйти, а потому снова остался без гроша в кармане.
Чандлера утомляли люди. Писательство было, быть может, для него единственным способом жить наполненной жизнью. Но он хотел быть серьезным писателем, а не поставщиком штампованной продукции на рынок макулатуры. И вот однажды, он решил, что вполне мог бы заняться сочинением детективных историй, чтобы набить руку, заодно и подзаработать деньжат.
Вообще, наша сегодняшняя российская действительность, а не только издательская политика, чем-то напоминает американскую 30-40 годов. В те годы в США издавалось множество детективных журналов и журнальчиков, и первый рассказ Чандлера появился в одном из них, когда ему стукнуло уже сорок пять лет. А первый роман "Вечный сон" вышел, когда его автору было за пятьдесят.
Чандлер, как и его современник Дэшил Хэммет, были новаторами жанра детектива. Они ушли от классического детективного канона, а-ля По и создали совершенно новую конструкцию. В крутом детективе герою-сыщику приходится работать не столько головой, как, скажем, Пуаро у Кристи или Холмсу у Конан Дойля, сколько мощными кулаками.
Схема подобных произведений проста: сыщик, как правило, частный детектив, принимается за расследование убийства, причем нередко даже без денежного вознаграждения. Частный детектив неизбежно вступает в схватку с превосходящими силами мафии. Он ищет доказательства, рискуя головой, ему грозят, его пытают, в него стреляют, но пули почему-то не настигают героя, его же выстрелы, как правило, точны. Герою удается пройти по острию ножа, и, в конечном счете, читатель удовлетворяет свою жажду справедливости.
Узнали? Конечно! Ведь на этой схеме строиться все или почти все, что печатается сегодня в карманном формате. Однако на самом деле читателя интересуют не столько перипетии сюжета. С первых страниц, в общем-то, ясно, чем все закончится, а потому читатель тянется к приметам повседневности, его занимает эмоциональный фон. Так думал Чандлер.
Насилие для Чандлера никогда не было самоцелью, в своем эссе "Простое искусство убивать", он писал: "Реалист, взявшийся за детектив, пишет о мире, где гангстеры правят нациями и почти правят городами, где отели, многоквартирные дома, роскошные рестораны принадлежат людям, которые сколотили свой капитал на содержании публичных домов, где звезда киноэкрана может оказаться наводчиком бандитской шайки, где никто не может спокойно пройтись по улице, потому что закон и порядок - это нечто, что мы любим на словах, но редко практикуем в жизни..." Похоже, не правда ли, на Россию конца двадцатого века?
Чандлер придумал своего главного героя - частного сыщика Филиппа Марлоу. Крепкий, добрый малый с хорошим чувством юмора, он готов за двадцать пять баксов (это, конечно, не сегодняшние двадцать пять баксов) несколько в день рисковать жизнью, работая на своего клиента, иногда может и ввязаться в неоплаченные приключения. Но самое главное и интересное в Чандлере его лапидарный американский юморок, давно взятый на вооружение братией сценаристов. "Я проснулся, за окном - ясно, в голове - туман, во рту - помойка!" Или же еще: "Кто-то подставил мне под глаз не фонарь, а целую люстру".
Чандлер не был забойщиком по бестселлерам, он не чета своим современникам и будущим последователям, его взыскательному перу принадлежат всего семь романов, самые известные из которых - "Вечный сон", Прощай, любимая", "Блондинка в озере".
И что удивительно, его вещи, в отличие от другой макулатуры, не стареют. Потому что такие фразы всегда актуальны: "В этом городишке пистолет - у каждого второго, а с мозгами - почти никого".
Наш Реймонд (Ю. Люстрин) принял себя за очередное воплощение Чандлера неспроста. Во-первых, он родился в 1961 году, ровно спустя сорок дней после смерти американца, был столь же слаб здоровьем, любил выпить, его утомляли люди, и он, что удивительно, действительно был вице-президентом некогда солидного, а потом стремительно лопнувшего банка. И его тоже мучила страсть к писательству. А когда лопнул банк, и он чудом избежал, как уголовной, так и криминальной ответственности, то у него и вовсе съехала крыша.
О чем писал Реймонд-2? Пока ни о чем. Пока он заносил в память компьютера тексты Чандлера. Представьте себе! Сидел и скрупулезно набирал сначала "Вечный сон", потом "Высокое окно", а теперь работал с "Сестренкой". Вскоре он планировал взяться за "Блондинку в озере." Зачем? Очень просто - он задумал пропитаться словесной тканью Чандлера и водкой со льдом (виски, надо заметить, псих не уважал). Он хотел сделать зеркальные русские версии его романов, (ну скажем, "Брюнетка в пруду"), лишь насытив классические сюжеты своевременными российскими реалиями. Бред? Может быть. А может и нет. Но директор "Лидер - пресса" рассудил, что наш читатель съест все.
Реймонда-2 он нашел на одной из вечеринок, куда случайно забрел с одной непугливой критикессой. Александр Михайлович поначалу решил, что это парень представившийся Реймондом, прибалт, а когда тот стал сыпать цитатами из Марлоу и налегать на водку, тот сразу понял - псих, полный псих... И потенциальный обитатель его "Дома Творчества".
Надо ли говорить, что Реймонд быстро согласился на предложение издателя. Никаких проблем, одинокий псих из коммуналки... Только пил, зараза, много и, набирая тексты, делал слишком много ошибок, заставляя попотеть корректоров, которым трудно было доходчиво объяснить, почему директор не мог нанять профессиональных наборщиц...

Пленник № 1

Евгений Данилов роман
Господин Маузер

...Одна из причин, почему работу в ментовке следовало бросать, - тяжелые разговоры с потерпевшими. Топилину все труднее становилось маскировать свое равнодушие, прикидываться чувствительным. А жалость... Если б он жалел каждого, то попал бы в сумасшедший дом.
Топилин приехал домой к застреленному спичрайтеру. Его жена выглядела убитой горем женщиной. Таких он видел много. Но, непрофессионально мучаясь сочувствием, знал и другое - время быстро зарубцовывает самые глубокие раны. Женщина была молодой и привлекательной. Она не останется одна. Больше всего ему было жаль детей. Они тут не причем.
Топилину хотелось иметь ребенка, ему казалось, что он сможет стать заботливым отцом. С женой не получилось, они слишком быстро поняли, что друг другу не пара, и решили не заводить детей. Ему снился даже порой новорожденный розовый мальчуган. Ничто человеческое менту Топилину было не чуждо.
Он задал убитой горем женщине несколько дежурных вопросов. Были ли звонки с угрозами, не волновался ли муж в последнее время, может, его мучила бессонница, с кем он встречался, приводил ли домой подозрительных людей, выпивал? Нет. Тихо и гладко. Все было хорошо. И на тебе!
Так не бывает, подумалось Топилину. Кирпич на голову так просто не упадет, а тут пуля из маузера и звездочка. Короче, туман не рассеялся.
Затем Топилин наведался в библиотеку, полистал подшивку газеты, где убитый работал до президентской администрации. Обычная бойкая демократическая дребедень.
Потом он отправился на встречу с его бывшим компаньоном по издательскому бизнесу. Этот долговязый очкарик тоже ничего интересного не сообщил. Он работал теперь компьютерщиком в мелком рекламном агентстве.
- Вы в курсе? - спросил Топилин. когда они вышли покурить на улицу.
- Да в газете, прочитал, - кошмар! - сказал тот.
- И что вы об этом думаете?
- Я понимаю, о чем вы... Но у нас все чисто было.
- Расскажите подробнее, - попросил Топилин.
Очкарик глубоко затянулся "Парламентом".
- Было время, вы знаете, в начале девяностых, этакая эпоха рыночного романтизма. Сложились, подзаняли деньжат, выпустили две книжонки, но бум кончился, опоздали, короче. Удалось только с долгами расплатится, и все. Только на пиво и заработали. Но расплатились сполна и у людей занимали нормальных, так что я ума не приложу, кто на него наехал. А потом он в администрации работал, я думаю, перед тем, как принять туда, проверяют серьезно.
- Вы с ним общались в последнее время?
- Да... нет. Раз в три месяца позвоним друг другу и все. В общем, нет.
- Бизнес - это искусство, - заметил Топилин.
- Да, только очень жестокое, - согласился очкарик.
На том и расстались.
Вечером дома Топилин пил пиво и еще раз прокручивал в голове полученную информацию. Зацепиться было не за что. Выстрелить человеку в голову из маузера, положить в карман октябрятскую звездочку...
Может, политика... Но убитый занимался только написанием речей, вряд ли такие люди принимают решения, связанные с чьими-то интересами, размышлял опер.
Колян позвонил, когда Топилин открыл уже вторую бутылку.
- Ну, как ты, головка бобо? - спросил приятель.
- Да нет, Коль все нормально. Хорошо посидели.
- Посидели неплохо, - согласился тот. - Я с утра похмелился.
- Я вот только теперь, сижу, пью пиво.
- И обдумываешь мое предложение? Ты не думай наш вчерашний разговор не пьяный треп! Все серьезно...
- Спасибо. Обдумывать тут нечего. С начальством проблемы. Тут одно дельце возникло серьезное, будь оно неладно.
- Серьезное?
- Да, ты, может, читал, спичрайтера грохнули?
- А на тебя повесили?
- Вроде того...
- Воруют все...
- Да, темное дело. Не понятно ни хрена.
- Ну ладно. Разгребай. Я жду звонка.
- Я почти созрел.
- Давай, давай дозревай.
- Пока.
- Пока.
Топилин повесил трубку и смачно приложился к пиву.
Маузер, маузер... и тут щелкнуло. Он вспомнил фильм о неуловимых мстителях... Там эти ребята размахивали наганом и палили по белогвардейцам. Так... Девушка. Девушка была. Как ее звали? Не помню, какое это имеет значение? И звездочка. И девушка в черном. Но девушка могла к этому не иметь никого отношения? Чушь! Чушь! Мстители, а на кой черт им мстить писаке, когда банкиров море кругом, а?
Топилин снял с полки том Большой Советской энциклопедии, вычитал следующее:
"Маузер - один из первых наиболее мощных автоматических пистолетов. Калибр - 7, 63. Выпускался германской фирмой "Маузер" с 1896 года... Хорошо проявил себя в гражданской войне (1918-20 гг.)... Надежно поражает цель на расстоянии в 100 метров..."
Он допил пиво, включил телевизор. Настроил на городские новости и скоро увидел лицо своего шефа подполковника Груздева. Тот складно говорил, умудряясь ничего не сказать. Прямо, шоумен. Конечно, ни о девушке, ни о звездочке, ни о маузере, он и не заикнулся...

Пленник № 1

Сумасшедший директор издательства заглянул к Данилову через несколько дней после своего первого посещения. В руках издателя были бутылка портвейна и вакуумная упаковка мясной нарезки. Поставив подарки на стол, Александр Михайлович подсел к компьютеру, бегло прочитал написанное Даниловым.
- Неплохо, Евгений Сергеевич, неплохо. Интригует, - сказал издатель, улыбнувшись.
Данилов долго подбирал определение этой улыбке и, наконец, нашел то, что нужно - "змеиная".
- Спасибо, - буркнул Данилов.
- Детектив, это как обладание женщиной после долгого воздержания. Удовольствие нарастает, скорей, скорей, дышишь, торопишь время, так и хочется перелистнуть несколько страниц, а потом, убийца известен, это вроде оргазма... и скука. Думаешь, на какую лабуду, потрачено столько времени! А? Как метафора? - довольный собой произнес Александр Михайлович.
- Не плохо...
- Скоро я устрою вам сюрприз.
- Что вы задумали? - встревожено заморгал Данилов.
- Литературный ужин, это знаете ли, модное такое нововведение. Представляете что это такое?
Александр Михайлович смотрел Данилову прямо а глаза. Пленник подумал, что у этого маньяка очень умные глаза. Оттого он так и опасен.
Данилов решил взять с хозяином полушутливый тон.
- Литературный ужин? С трудом представляю. Я надеюсь, выпивки будет достаточно.
- Об этом не беспокойтесь. Тут есть еще один товарищ, очень любит горячительное. Вы вводите меня в расходы...
- Товарищи... Вы называете нас товарищами, ваших пленников?
- Ну а кто же вы?
- А слово "рабы" вам не приходит на ум?
- Рабы, Евгений Сергеевич, пашут с утра до ночи на плантациях. Пашут, понимаете! А вы занимаетесь любимым делом, пьете пиво, пишете, спите, сколько вам вздумается...
- Это рабство все равно...
- Этой рай, - проговорил издатель задумчиво. - Есть, конечно, неудобства. Понимаю. Но... Это временно.
- Я надеюсь.
- И правильно делаете, - сказал Александр Михайлович и поднялся.
- Итак, на днях вы познакомитесь с коллегами. Побреетесь хорошенько, вам даже смокинг принесут.
- И много нас таких будет в смокингах? - поинтересовался Данилов.
- Увидите. Все очень интересные личности. Уверяю вас.
Издатель начал расхаживать по комнате взад-вперед.
- Горячая еда, приличная выпивка, умный разговор. А? А вы говорите рабство!
- Просто курорт, - иронично вставил Данилов.
- Зря иронизируете. Зря.
- Иногда я думаю, зачем вам это нужно. Причуды богача? - разгорячено заговорил Данилов. - Желание повелевать? Я вроде начинаю понимать вас. Повелевать людьми, таскающими камни, копающими траншею скучно, а тут писатели, какие никакие. А вы эдакий Мефистофель. Только Фауст продал душу, а я что заложил я?
- У вас чересчур смелые ассоциации. Взяли и сравнили себя с Фаустом. Лихо!
- - Неужели книги приносят такой доход, что можно организовать такой Дом творчества?
- Да какие там деньги! Считайте, это мое - хобби!
- Забавно развлекаетесь!
Данилов между тем вожделенно посматривал на бутылку, стоящую рядом с монитором. Портвейн был не из самых дорогих, но массандровский, он уже и не помнил когда последний раз пил такой.
Директор заметил его взгляд.
- Это вам, - он кивнул на бутылку.
У Данилова мелькнула шальная мысль - взять бутылку и шарахнуть этому ублюдку по башке. Однако, что это могло изменить? Ничего. Да и выпить хотелось.
Данилов осторожно взял бутылку, стал рассматривать этикетку.
- Компанию не составите? - спросил он.
- Извините, дела.
- Тогда спасибо. Балуете вы меня? - снова иронично заметил Данилов.
- А вы говорите рабство! Ладно, желаю вам творческих успехов!
После этого напутствия издатель быстрым шагом вышел из комнаты, захлопнул дверь, затем раздался звук закрывающегося замка. "Три оборота", - заметил про себя Данилов.
Нож отсутствовал, и Данилов нетерпеливо начал разогревать пластиковую пробку огоньком от зажигалки. Руки в предвкушении счастливо дрожали.

Пленник № 1

Евгений Данилов роман
Господин Маузер

Главу управы одного из московских районов Сойкина нашли с простреленной головой в собственном автомобиле. Хозяин района ездил на "Вольво".
- Хороша машина? - сказал Груздев, когда группа прибыла на место происшествия. - Только вот жопа чемоданом.
Топилин согласился:
- Машина замечательная, а вот хозяину крупно не повезло.
Темно-вишневая иномарка стояла на довольно глухой улочке, и, причем, не в том районе, где еще утром властвовал ее хозяин.
Труп был одет в приличный костюм, из нагрудного кармашка торчал алый платок, который совсем не шел к темно-синему модного покроя костюму чиновника.
Груздев смотрел на труп с некоторым любопытством, а когда труп уложили на носилки. протянул руку и резко вынул из кармана платок,
Это оказался не совсем платок, точнее совсем не платок.
- Вспоминаешь, - спросил Груздев Топилина, распустив в руке мятую ленточку пионерского галстука. - Горны, линейки, костры...
- Танцы на веранде, - добавил Топилин.
- Поспорим, - предложил Груздев капитану, что этого господина укокошили из маузера.
- Спорить не стану, - только и промычал Топилин.
Через несколько минут сыщики сидели в оперативной машине и курили.
- Я вот что думаю, - сказал Груздев, - откуда у чиновника с зарплатой в двести долларов тачка, которая стоит сорок тысяч зеленых, а?
- Оттуда же откуда у какого-нибудь замминистра при окладе в четыреста долларов особняк за миллион баксов, - ответил Топилин.
- Верно формулируешь, - заметил Груздев. - Какие помимо этого соображения?
- Пальчиков, по всей видимости, не будет. Но тут по крайнее мере, можно вывести мотив... Что-то этот Сойкин мог не поделить с коммерсантами. Не дал землеотвод или помещение в аренду, какой-нибудь лакомый кусочек возле метро... Его и шлепнули, - предположил Топилин.
- Да... А галстучек?
- С этим сложнее...
- Мне кажется, капитан, нам с тобой плюют прямо в лицо, а Топилин?
- Похоже, товарищ подполковник, - согласился тот.
- Пальнули ему в затылок. Что из этого следует?
- Знал он этих стрелков или стрелка, раз в машину посадил.
- Молодец. Знал. Так... Или? - подполковник спросил то ли Топилина, то ли себя самого.
- Или? - в унисон ему произнес капитан, - а потом сам же и предположил: - Или подвез кого-то.
- Чиновник, хозяин района размером со средний русский городок решил поправить свой материальное положение частным извозом? - с издевкой воззрился на Топилина Груздев.
- А если, за красивые глаза, решил, а? - предположил капитан и усмехнулся.
Груздев довольно глянул на Топилина.
- Соображалка работает, - сказал он. - Но это пока не доказуемо. Девушку в черном имеешь в виду, небось?
- Переодеться недолго.
- Это да. Тут у нас с тобой одна ниточка. Надо попытаться отыскать связь между этим районным головой и речеписцем, если она есть эта связь, конечно.
Груздев снова достал из кармана галстук.
- Он ведь с нашим знаменем цвета одного, - с чувством продекламировал подполковник.
- И с кровью, - добавил Топилин. - Неужто мальчиши Кибальчиши вновь завелись на этой многострадальной земле.
- Заводятся тараканы, капитан, - произнес Груздев, вздохнув, - а это волки. Иногда они возвращаются. Только этого нам не доставало! Позвонить еще разок в ФСБ все-таки придется. Думаю, создадут совместную бригаду.
- Поработаем, - сказал Топилин, про себя подумав, надо же какая невезуха, сколько времени предстоит ковыряться теперь в этом деле!
- Да, капитан, самое во всем этом дерьме неприятное, что мы не можем вычислить новую жертву. А она будет! Я чувствую, эти ребята будут убивать дальше. Тут главное, выяснить - это конкретная месть за что-то, или из-за идейных соображений. Я такое тоже не исключаю. Народная воля. Помнишь - Желябов, Перовская...
- Смутно. Вроде бомбочки метали, - ответил Топилин. - Но те, насколько я помню, целили в больших начальников, а эти плавают мелко.
- Тогда такой охраны не было, - произнес Топилин.
- Это точно, - согласился капитан.
- Да, - протянул подполковник, - те были идейные. Сегодня идейных тоже хватает, но они шалят по мелочи, памятник там могут взорвать... Но так, чтобы хладнокровно и мастерски вряд ли. А потом, идейным реклама нужна. Они должны себя обнаружить, им шум нужен, гул прессы. Тишина - вот что меня озадачивает. Если бы какая-то организация взяла бы на себя ответственность...
- Пока тихо, - согласился Топилин.
"И глухо", - добавил он уже про себя...

Пленник № 2

Толя Садецкий часто ловил себя на мысли, что, к сожалению, не обладает прыткой фантазией, не способен легко выдумывать перипетии сюжета, творить чужие мысли и поступки. Это всегда мешало ему взяться за произведения большого объема. Толя много размышлял о романной форме. Чехов, как-то написал, что роман, подобен дворцу. Толя с Чеховым согласился. Чехов романа не написал, успокаивал себя Толя. Борхес, которого он уважал, тоже романа не написал, и Бунин, в общем - то тоже. Нельзя же назвать долгий, хотя и изумительный рассказ "Жизнь Арсеньева" - романом?
Толю мучил вопрос: если, волнующую тебя тему, можно выразить на сорока страницах, зачем писать четыреста?
Он анализировал классические романы и приходил к выводу, что, за редким исключением классический роман, это просто необязательный треп, который без труда можно отжать до полутора сотен страниц. Все эти пейзажи, внутренние психические состояния, описания интерьеров - лишь навязывание читателю своего взгляда на мир, своего рода давление на него. Изображение дидактично, оно сразу загоняет читателя в рамки. А слово, между тем, уникально именно своей умозрительностью, вольностью трактовки. Взять хотя бы обозначения банальнейших повседневных предметов "стол", "стул", "окно". А что говорить о понятиях и вещах нематериальных?
Но издательские интересы, это иная область.
С Александром Михайлович они не раз беседовали на эту тему.
- Да, Толя! Роман, конечно, сложная конструкция, если роман, конечно, настоящий, как "Мастер и Маргарита", например. Дело тут не в количестве страниц. Настоящий роман - это другой уровень постижения жизни, модель мироздания, если хочешь. Рассказ - это снимок, слепок, пусть даже очень талантливый, четкий. А роман это полотно во всю стену, многофигурная композиция, целостная картина мира...
- Не знаю смогу ли я, - жаловался Толя. - У меня опускаются руки.
- Попробуй раздвинуть рамки. Дай волю фантазии. Надейся, Толя надейся. Настанет день, и я принесу тебе пахнущую свежей типографской краской книгу. Твою книгу, - голос у издателя был убедительный.
- Это будет самый счастливый день в моей жизни, - говорил Толя.
- Он обязательно наступит. Обязательно.
Так говорил Александр Михайлович. И Толя ему верил.

Особенно хорошо думалось на прогулках. Охранник не мешал, он незаметно следовал сзади на почтительном расстоянии. Толе разрешалось ходить по аллее, усаженной высокими елями. Эта аллея имела в длину метров пятьдесят. Толя, заложив руки за спину, размеренно вышагивал и думал. Однажды, забывшись, он свернул на какую-то боковую тропинку, и, углубившись в подлесок, вскоре очутился на полянке. Толя настолько ушел в свои мысли, что даже не слышал, как его окликнул охранник, и конечно не видел, как тот припустил за ним. Толя думал о своем будущем романе и очнулся только, когда охранник схватил его сзади за руку. Только тогда Толя поднял глаза и, посмотрев перед собой, увидел аккуратную полянку с четырех сторон обрамленную деревьями. На заснеженной полянке, за что зацепился взгляд Толи, было несколько рыжих пятен свежеотрытой земли, которые снег еще не успел припорошить. Он хотел спросить нагнавшего охранника, что это, но тот резко развернул его к себе и сказал коротко и внушительно:
- Назад, сюда нельзя.
- Почему? - спросил Толя, скорее автоматически.
- Пошли за мной, - проговорил охранник, и Толя, ничего не имея против, последовал за ним, тут же забыв о недоразумении, о пятнах рыжей земли. Охранник недовольно пыхтел. Толя не придал этому никакого значения.
Толя с этого момента ходил по аллее, уже никуда не сворачивая. Он дышал сырым мартовским воздухом, гуляя, как обычно взад и вперед. Снежная каша булькала под ногами. Он думал о своей будущей литературной славе. Часа прогулки ему было достаточно. Он смотрел в серое небо, и ему хотелось в тепло, поскорее сесть за компьютер и работать, что приблизить долгожданный миг выхода первой своей книги.

Пленник № 2

Анатолий Садецкий роман

Я люблю твои колени, девочка!

...Утро в нашей редакции. Сбивчивый шепот компьютеров, визг матричных принтеров, табачные облака, толкотня. Главный редактор - мой ровесник, симпатяга Коля Трубин. Он явно больше преуспел в этой жизни, чем я. Он не бредит романами, не пьет по вечерам бренди. Он твердо стоит на земле. У него хороший костюм, и он знает, чего хочет от жизни.
Сегодня Коля не в настроении, вызывает меня в кабинет. Хочет, наверное, поучить жизни.
- Как дела? - издалека прицеливается он.
- Нормально, - отвечаю.
- Чем живешь?
- Да так...
- Ты знаешь, мне не понравилось, что ты наковырял про этот банк.
- Что ты имеешь в виду? - напрягаюсь я, - поясни.
Не люблю, когда меня критикуют.
- Без души как-то, без настроения.
- Какая может быть душа? Они на людях наживаются.
- Клиент всегда прав, не забыл?
- Прав, конечно, но это еще не повод, чтобы их вылизывать с головы до пяток.
- Профессия такая. Ты думаешь, мне приятно, - косит он под рубаху парня.
На самом деле его там прикармливают. Я это знаю.
- Понимаю. Делаю что могу.
- Да и вообще... нет движения, - говорит Коля.
- В каком смысле?
- Новые темы, - говорит редактор. - Андрей, нужны новые темы.
Я пожимаю плечами.
- Как там твой маньяк? - спрашивает он.
- Присматривает себе новую жертву, девчонку с длинными ногами, - отвечаю я.
- Почему у тебя красные глаза? - вдруг интересуется он. - Пьешь?
- Только по праздникам, - улыбаюсь я.
Проницательный черт!
- А праздники у тебя каждый день? - наседает он.
- По-моему, ты на меня наезжаешь, приятель? По ночам я работаю.
Коля задумывается.
- Послушай, наверное, ты считаешь себя великим писателем? А мне не нужны непризнанные гении, они, как правило, никудышные работники. Мне нужны сенсации и подписка. А то мы загнемся.
- У меня есть сенсация... Напечатаешь? Жена главы администрации спит со своим мраморным догом.
- Да брось, ты!
- Уже бросил. Я пишу роман, Коля.
- О чем? - спрашивает он не без иронии.
- Хотя бы о маньяке, будоражащем наш город. Может, опубликуем пару главок?
- Старо, приятель, и никому не интересно. Кто ты такой? Посмотри трезво - никому не известный журналист из провинциального городка. Хочешь в Голливуд? Снятся красотки по ночам? У нас любой может купить за червонец это карманное чтиво. Ты бы лучше работал. Поменьше пил. Ты неплохо пишешь, тебе просто не хватает усидчивости, инициативы. Хочешь сразу в ферзи? Но не все пешки проходят в ферзи.
Николай любит поучать, теперь он решил наставить на путь истинный меня. Пахнущий дорогим одеколоном главный редактор.
- На мой взгляд, лучше быть пешкой, мечтающей о ферзевом эндшпиле, чем лошадью на краю доски, - огрызаюсь я.
- Оставь сравнения для своих опусов. Я жду от тебя интересного репортажа об открытии "Макдональдса". Покушай гамбургеров и напряги фантазию.
- Хорошо, перекушу, - отвечаю я. - Разрешите идти?
Он машет рукой.

***

Вечерами трудно усидеть дома. Люблю бродить по городу и мечтать. Мне грезится успех: собственная физиономия на обложках глянцевых журналов; дома, не смолкая, звонит телефон, девушка из русской версии "Playboy" льстиво интересуется, не напишу ли я что-нибудь для них. Я раздаю интервью пронырливым репортерам, недовольно щурясь от ярких вспышек фотокамер. Хожу и представляю все это. Не забыв, купить в дорогу фляжку дешевого бренди.
Еще я часто уношусь мыслями в прошлое, в свою московскую студенческую юность... Вспоминаю, например, Олю Пыжину, хохотушку, с кукольным личиком и немного полноватыми, сексуальными ножками, которая жила в общежитии, в комнате этажом ниже и училась со мной на одном курсе. Я слышу ее смех, вижу насмешливые глаза, густые каштановые волосы.
Оля принадлежала к той породе женщин, которую некогда называли писаным красавицами. Я понимал, что не один такой умный и внимательный, что у нее и помимо меня масса поклонников. Я ел ее глазами на лекциях и лабораторных занятиях, млел и тосковал, глядя на ее крепкую фигурку, слыша ее искристый смех. Я говорил ей, смущаясь, часто невпопад, будто в шутку: "Какая ты красивая!" Этакое полуутверждение, полувопрос. "Да... - тянула она кокетливо, глядя мне в глаза. "Что ты говоришь!" И смеялась...
Однажды перед Новым годом, когда с неба полетел влажный мокрый снег, я пригласил ее на концерт какой-то популярной группы и в перерыве, преподнес духи "Фиджи", которые стоили тридцать пять рублей. Он их приняла и сказала: "Спасибо", снова заглянула в глаза, а я не знал, что дальше делать. Я чувствовал, что если только прикоснусь губами к ее шелковой коже, то запросто могу задохнуться и умереть от счастья. Я был девственником, и мне, наивному, казалось, что могу обидеть ее каким-либо грубым, преждевременным касанием. Мне думалось, что сначала, должна вспыхнуть взаимность, быть может, она как-то по особенному улыбнется мне или дотронется до руки своей теплой ладошкой.
А приятели, сокурсники, заметив мои страдальческие взгляды в сторону Оли Пыжиной, советовали выгадать подходящий момент, небрежно положить руку на талию, впиться в губы... и валить на койку. Но я не мог даже помыслить об этом. Спустя месяц я пригласил ее в театр, подарил еще один флакон духов, это были "Мажинуар", и мне показалась, в том, как она взглянула на меня, получая флакончик, в ее черных непонятных глазах загорелось некое подобие ответной приязни, и я решился однажды вечером наведаться в ее комнату с самыми серьезными намерениями, объясниться, наконец.
Настраивался я несколько дней, и, наконец, превозмогая стеснительность, двинулся. Кровь била в виски, сердце грохотало, казалось на всю общагу, было около одиннадцати вечера. Я подкрался к двери комнаты, где жила Оля... и она оказалась запертой. Неужели спит? Нет, она не спала, я отчетливо слышал голоса внутри, причем не только Оли. Еще я расслышал торопливый мужской басок. Я прислушался, и тут меня обожгло горячей волной непонятного, ни к чему не относящегося стыда. Басок просил: ну, ну давай, нет, нет, нет, ну, давай, давай. Я прекрасно понял, на чем этот басок настаивал. Мне захотелось немедленно уйти, убежать, скрыться, сердце продолжало гулко колотится, а я намертво застыл перед этой дверью. Я только потом понял, что прильнув ухом к двери, чуть не плача от ревности, прощался с детством, с юностью. Я чувствовал, как слабеет сопротивление Оли, слыша, как заскрипели реквиемом пружины, и потек горячий ручеек слов, вперемешку со вздохами, и стонами. Но было уйти, а я не мог этого сделать, стоял, приникнув к двери, чтобы ничего не пропустить, чтобы упиться болью, раскорябать душу безответным вопросом: почему, почему, почему так устроен мир?
Мой мир рушился, мне захотелось лечь, подтянуть под себя ноги, уснуть, вернуться обратно в утробу матери, где была так хорошо и уютно. Пружины скрипели, но голоса приобретали иное звучание, иной тембр, иной смысл: давай, давай, еще, ну давай же и басок уже был покорен и лишь отвечал: ага, ага, ага.. ооо.. ааа... Я стоял перед дверью, ошарашенный, убитый, но уже начинающий освобождаться, сбрасывать с себя кожу глупой, беспомощной, бессмысленной любви. Я терпеливо ждал освобождающего всхлипа, взрыда, крика, и он вскоре раздался этот последний крик, больше похожий на счастливый писк. А затем на короткое время воцарилась тишина, а вскоре появились шорохи, шепот, смешки. Я расслышал "Сережа, как хорошо..." То был какой-то Сережа...
Мир стал уныл, тесен, никчемен. Вечерами я пускался бродить, блуждал по Москве, нянчил обиду, дразня воображение картинами одна откровеннее другой, я отчетливо видел Олю распятую на ложе любви, порочную, покорную, нагую, я видел ее всю от завитков каштановых волос до облупленного темно малинового лака на пальцах ног. Любовь (если это была, конечно, любовь) превращалась в ненависть. Я чувствовал себя прокаженным. Почему не я, задавал я снова себя вопрос, на который не было и не могло быть ответа. Покупал бутылку самого дешевого портвейна и шатался, попивая из горлышка, гоня прочь от себя Олю, эту потаскушку, пустышку.
Один мой сокурсник любил повторять: "Друг мой, женщин, надо использовать по назначению!" Я кивал, изображая некую искушенность, здоровый юношеский цинизм, а сам думал про себя, вот уж дудки, я верил, в новую встречу, знал, наверняка, что она рядом, единственная и неповторимая, стоит только присмотреться, и я непременно ее увижу, встречу.
Я еще долго мучался, избегая случайных встреч с Олей в общежитии, в институтских коридорах, на лекциях садился как можно дальше от нее, при встрече отворачивался, словно боясь заразиться инфекцией. Она же вела себя как обычно, то есть свободно, будто ничего не случилось. Мной был вскоре замечен и удачливый соперник, ничем не примечательный крепыш с исторического факультета.
Я забывал ее долго, мучительно, она появлялась в снах, даря сладчайшие поллюции, позволяя ласкать свои ноги. Весной она надела короткую юбочку, и я смог ясно увидеть эти сильные, с округлыми (бутылочными) икрами ноги, я даже позволил себя несколько раз, закрыв глаза, мастурбировать, представляя, как вхожу в нее, слыша, как она требовательно шепчет: еще, ну, давай, сильнее, сильнее... Я сладко кончал, а потом накатывала грусть. Иногда, сильно рискуя, обнаружить свое непотребное любопытство, я подходил к ее двери ночью, и порой мне казалось, что слышу скрип пружин и голоса.
Через некоторое время исчез ее счастливый крепыш, его отчислили, и тут же появился другой, тоже крепыш, очень на первого похожий. Однажды, сам не зная зачем, я подошел к Оле институтском коридоре и пригласил ее в театр. Она ответила, что занята. В каком смысле занята, спросил я. В самом прямом, ответила она.
Настало лето, а я ходил по улицам бледно-синий от грусти, и ни как не мог вытолкать ее из своей жизни. Тогда же я начал писать рассказ, движимый тривиальной мыслью, что рассказ напечатают, я прославлюсь, ей станет стыдно, очень стыдно. Я представлял свой, предваряющий публикацию портрет... Этакий грустный, но мудрый взгляд. Меня ожидала известность, слава... она поймет, что потеряла... чушь, в общем. Рассказ этот был мной предложен в несколько журналов, но мне отвечали, что надо выходить за рамки личных переживаний и переходить к общечеловеческим ценностям...
На излете летней сессии Олю нашли мертвой, во дворе общежития. Все были ошарашены. Странно, но я испытал облегчение. Ее больше не было, и она осталась со мной. Навсегда. В факультетском коридоре был вывешен увеличенный портрет Оли Пыжиной с косой черной полосой. Она улыбалась, и было безумно жаль, что такая красота не достанется теперь никому. Даже самые отъявленные циники, которые считали ее лишь слабой на передок девчонкой, сокрушенно вздыхали: "Зачем? Трахай и трахай, но убивать зачем?" Девчонки ходили с заплаканными глазами. Многих сокурсников вызывали к следователю, поговаривали, что взяли того первого ее парня. Вроде бы, он сознался. Ходили слухи, что ему дали десять лет.
Я переделал свой рассказ о первой горемычной любви, присовокупив к нему трагическую концовку, но из редакции пришел снова жесткий ответ, мол, умерщвлять героиню - это верх банальности. Литсотрудникам и рецензентам было невдомек, что жизнь, порой сама дарит такие банальные сюжеты.
Со временем Оля понемногу стала забываться, а вскоре появилась Марина. Сладкоголосая Марина. Она училась на два курса младше. Девочка с московской окраины, обладательница вечно удивленных глаз.
Мы познакомились совершенно банально, напиши я об этом, рецензенты вновь отметят, что автор пользуется штампами. Я заплатил за нее штраф в троллейбусе. Она трогательно рылась в своей сумочке, говорила контролеру, что брала билет, брала, куда же он подевался. Я, стоя рядом, наблюдал за ней и решил, что у меня есть замечательный повод познакомиться с этой большеглазой девушкой. Я протянул контролеру, крикливой толстой тетке, мятый рубль. Спасибо, сказала Марина, я отдам, как вас найти? Я учусь с вами на одном факультете, ответил я, а отдавать не надо. Марина еще раз сказала "спасибо", и долго глядела мне в глаза. Я почувствовал, что влюбляюсь.
Скуластое смуглое личико, короткая стрижка, точеная фигурка, красивые руки, тонкие пальчики с правильными миндалевидными ногтями. Я пытался несколько раз пригласить ее в театр, но она неизменно отказывалась. Почему, почему, спрашивал я, недоумевая. Она в ответ только качала головой. Однажды, когда я признался, что она мне очень нравится, и почему бы нам не начать встречаться, она отрицательно покачала головой. Тебе нужна другая девушка, совсем другая, сказала она. Более конкретного ответа добиться от нее не удавалось.
Мне безумно нравилось смотреть на Марину, ее красота была неброской, она не рождала поллюций, она не снилась мне обнаженный, она была чиста, было грешно даже представить ее в постели нагой и распятой.
К ней я испытывал чувство ранее мне неведомое, чувство какого-то почти физического родства, желание защищать ее и заботиться о ней.
Я полюбил разговаривать с Мариной по телефону. Тогда за одну двухкопеечную монету, можно было из уличного автомата болтать часами. Разузнав ее адрес, я, помимо звонков, написал ей несколько писем, в которых, смог высказать то, на что не решался под ее пристальным взглядом. Она иногда мне отвечала, из ее писем я узнал, что у Марины есть парень, они дружат еще со школьных времен, собираются пожениться, как только она закончит институт. Я видел этого парня, он несколько раз приходил ее встречать к институту - высокий, стройный, молодой, ничем не примечательный человек.
Тем не менее я не оставлял надежд пригласить ее куда-нибудь - в кафе, в театр... Но... "Не могу", - таков был ее короткий, ласковый, будто с ноткой сожаления, но твердый ответ.
Обреченный, я несколько раз пускался на бессмысленное сентиментальное мероприятие. Приезжал к ее дому, просовывал букет цветов через дверную ручку ее квартиры, звонил и убегал, вниз по лестнице, стараясь не греметь ботинками. А затем я звонил ей, и она мне говорила "Спасибо". "За что?" - кокетничал я. "Я знаю, что это ты." "Знаешь?". "Знаю. Спасибо. Ты очень хороший..." Это оставляло хоть какую-то надежду.
Было жаль себя. Требовалось разорвать круг невезения, и тогда я нашел себе девушку, бойкую, без претензий. Внешне она мне не нравилась, однако, благодаря ей мне удалось постичь некие законы общения с женщинами, и, в конце концов, расстаться с девственностью, обрести уверенность. Секс с этой девушкой был похож на гигиеническую процедуру, очень приятную, звонкую...
Время шло, я закончил институт, и надо было возвращаться в свой захолустный город. Я позвонил Марине и попросил о встрече. Она согласилась. Мы гуляли полдня по Москве. Я зазывал ее в театр, где-нибудь посидеть. Но она была тверда по своему обыкновению, позволила лишь купить себе мороженое. Мы прощались в метро, я припал к ее руке. Она погладила меня по щеке. Вот и все.
Вернувшись в свой город, я написал ей несколько писем. Она ответила, что вышла замуж. Я и сам вскоре женился, а потом появилась Анжела...
Вот о чем я думаю, блуждая по улочкам своего городишка. Жизнь утекает, мне уже тридцать один, и ничего, ничегошеньки не сделано для бессмертия.
Я продолжаю регулярно бомбардировать московские журналы рассказами, но отвечают мне по прежнему сухо. "Ваши рассказы подкупают искренностью, но в полном смысле слова художественными не являются. Кажется, что вы пытаетесь описать реальных живых людей, отсюда и неудачи. Язык несколько вяловат и скучен..."

Пленница № 3

Что это за текст, о каменном сердце? - спросил Александр Михайлович, - я что-то не понял.
- Текст, - ответила Маша - Рассказ.
- И что мне с ним прикажешь делать?
- Распечатай эти гребаные десять страниц и подотри ими задницу или отдай своим негритянкам, пусть делают, что хотят.
- Зачем ты так с мной разговариваешь?
- Извини.
- Мне кажется, ты могла бы взять себя в руки написать что-нибудь серьезное, вся эта бабская проза... ты могла бы написать лучше...
- Зачем?
- Это другой вопрос.
Издатель остановил взгляд на лице Маши. Лицо горело раздражением, и его причины были издателю известны. После некоторой паузы он продолжил:
- Ладно, я подумаю над твоим наброском. Только вот концовка, как-то...
Александру Михайловичу не нравились плохие концовки, где бизнесмены остывают в луже собственной крови.
- По-моему это хороший конец, - сказала Маша.
- Это банальный конец, дорогая, - мягко возразил издатель.
- Почему банальный конец, не может быть хорошим. Ты боишься, что написанное сбывается?
Она попала в самую точку. Александр Михайлович действительно боялся этого.
- Ты считаешь себя бессмертным. А ведь к тебе рано или поздно органы или такие как ты... - не без злорадства сказала Маша.
- Это мои проблемы. Давай ближе к тексту. Ведь в сказке, той настоящей сказке Мария выражает желание умереть за любимого рыцаря. Ведь так? А у тебя получается совсем наоборот.
- Это современная сказка. А они сейчас очень грустные, и, как правило, с несчастливым концом.
- Понимаю, но я издатель, Маша, бизнесмен. Я имею право голоса или нет?
- Имеешь. Но ты не только издатель, ты разыгрываешь из себя некое подобие демиурга, такого маленького божка. Тебе мало управлять и повелевать людьми, теми, кого ты здесь собрал. Ты взял себе право распоряжаться и судьбами творимых персонажей.
- Не надо этого пафоса, а? - попросил Александр Михайлович. - Я просто хочу, чтобы ты изменила концовку, а о философии жизни поговорим в другой раз.
- А он будет другой?
- Конечно. А почему ты спрашиваешь?
- Да так.
- Не говори глупостей.
Издатель поднялся со стула.
- Ты собрался уходить?
- У меня дела, Маша.
- А ты принес?
- Что?
- Не прикидывайся! Прекрасно понимаешь, о чем я. Ты почему мне вчера ничего не принес, ты хочешь, что бы я умерла?
- Я забыл, Маша, извини.
- Забыл? Как это можно забыть! - почти прокричала она.
- Можно, Маша, я же живой человек, сейчас ничего нет. Завтра, завтра, ладно?
- Ты с ума сошел! Мне плохо! - крик сполз на стон.
- Ничего, потерпи, сейчас нет, - спокойно ответил Александр Михайлович.
- Как ничего?
Ринувшись к нему на коляске с изменившимся страшным лицом, она его схватила пальцами за край пиджака.
- Маша! Успокойся, Мария! - попятился издатель, пытаясь отцепить ее руку.
- Мне больно, дай мне кокаина, дай! - продолжала кричать она.
Он смотрел на нее. Он умел смотреть очень внимательно. Взгляд его был как всегда обезоруживающим.
- Ладно, ладно, - произнес он.
Он бережно достал из внутреннего кармана пиджака крохотный бумажный пакетик и протянул ей.
- Ты подонок! Ты меня испытывал? Ты меня специально мучил, - глаза ее загорелись, а пальцы аккуратным привычным движением раскрыли пакетик. Содержимое Маша высыпала на нежное мышечное вздутие рядом с основанием большого пальца и жадно втянула ноздрями нежный воздушный порошок. Затем запрокинула вверх лицо и закрыла глаза. Лицо ее стало умиротворенным.
- Маша, ты подумаешь над концовкой?
- Ты обманывал меня. Я погибаю, а ты "не принес, не принес", своим идиотам водки, наверное, по бутылке накатываешь, да еще утром опохмеляться даешь. ... А мне... А я... я тебе не нужна... все равно... Ты на мне столько денег заработал, мог быть и пощедрее! Мне не нужна косметика наряды, я же в тюрьме... Так хоть порошочек, хоть порошочек... Подумаю я над твоей концовкой успокойся, - шептала она, не открывая глаз.
- Маша, ты свободна, у тебя есть квартира, хочешь, завтра я увезу тебя и все?
- Нет!
- Но вот видишь! А почему?
- Мне нравится здесь вид из окна.
Александр Михайлович подошел к окну.
- Вид довольно однообразный. Но... Из твоего еще хуже, согласен.
Маша аккуратно высыпала оставшееся содержимое пакетика на руку и втянула в себя и снова запрокинула голову.
Пауза продолжалась пару минут.
- А как там, мои коллеги? - голос Маши зазвучал почти весело.
- Пишут.
- Это те, прежние, или уже другие?
- Другие. Скоро тебя познакомлю, устроим, как обычно, литературный ужин.
- Зачем они тебе, а?
- Нужны!
- Это все опять алкаши и психи?
- Ну, зачем ты так! Творческие люди всегда своеобразны. И потом что такое психическая норма? Понятие весьма условное.
- Ямы уже выкопаны?
- Не шути так.
- Ты знаешь, а я этого не боюсь...
- Ладно, я пошел, вижу ты сегодня не в настроении.
Маша взяла его за руку, ее пальцы были холодными, а глаза по-прежнему закрыты.
- Я уже давно не в настроении.
- Мне пора идти.
- Что у тебя за неприятности?
- Так, ерунда!
- Я же вижу, что не ерунда. Расскажи, если хочешь. Раньше делился...
- Сидишь с закрытыми глазами и видишь?
- Я чувствую.
- Все в порядке. Просто устал.
- Заплати налоги и спи спокойно, дружок, - захохотала она.
- Ты слишком много смотришь телевизор.
- У меня две радости в жизни: окно и телевизор.
Маша, наконец, открыла глаза.
- Три, - сказал издатель и кивнул на бумажный пакетик, валявшийся на полу.
- Три, - согласилась она. - А разве этого много?
- Ладно, я пошел, у меня дела.
- Я надеюсь, ты завтра не забудешь?
- Постараюсь. А ты вот так и будешь сидеть и смотреть в окно?
- Так и буду.
- Интересно?
- Очень.
Издатель потрепал ее по щеке. Она прикоснулась щекой к его ладони и потерлась о нее щекой.
- Извини, - сказал он.
- Я твоя кукла, тряпочная кукла, - сказала Маша.
- Нет, ну что ты! - возразил он и через свитер погладил ее грудь.
Издатель подумал, что она права. Она его уже не возбуждала, как прежде своей беззащитностью и беспомощностью. И вообще, ему не нравилось, что в последнее время она стала раздражительной и злой.
- Я твоя собственность, - заскулила Маша, глядя на него. В ее мутных глазах плавала боль.
- Каждый человек, кому-то или чему-то принадлежит. Каждый. Ты моя собственность. И еще ты - моя прима.
Она взяла его руку и вновь потерлась о нее щекой.
Он нагнулся, взял ее легкое тело на руки и понес к кровати...

Пленник № 1

Евгений Данилов роман
Господин Маузер

...Председателя правления АКБ "Кармабанк " Григория Стародумова нашли в его собственной квартире, в просторной ванне. Труп плавал в коктейле из воды и банкирской крови. Глядя на эту картинку, Топилин повторял про себя глупейшую, только что придуманную стихотворную строчку.
"Лежит в джакузи с дыркой в пузе... "
Дырка-то, правда, была у банкира не в его обширном животе, а в голове... в башке. Только это значения не имело.
Пока эксперты осматривали ванную комнату, взгляд Топилина непроизвольно блуждал по кафельным стенам. Опер оглядел стеклянные полочки с кремами и зубной пастой, всеми этими дорогими эликсирами, которые призваны замедлить телесное старение. Ванная была просторной, три человека занимались своим делом, и друг другу не мешали. Топилин быстро нашел, то, что искал. В прозрачной пластиковой коробочке, где хранились палочки для прочистки ушей, он заметил яркий инородный предмет. Это был темно-вишневый комсомольский значок. Да не простой, значок, а большего размера, получить который в лет пятнадцать назад было мечтой всех мелких функционеров. По знаку змеилась ленточка с надписью "Ударник 1978 год"...

Литературный ужин

Данилов покидал стены своего кабинета - камеры впервые и под присмотром молчаливого мордоворота. Литератор спустился по деревянной скрипучей лесенке вниз. На первом этаже оказался просторный холл. Обстановка была небогатой - стены обшиты вагонкой, в углу камин, в котором сухо потрескивали горящие дровишки. Окна закрыты тяжелыми занавесками. Данилов готов был поспорить с кем угодно на ящик коньяка, что за этими занавесками решетки. Посреди комнаты был накрыт стол. За столом сидело двое очкариков. Их физиономии показались Данилову надменными. Он подошел и поздоровался с каждым за руку. Первый представился Анатолием Садецким, а второй - Реймондом.
- Вы из Прибалтики? - спросил Данилов.
Второй очкарик, недовольно поморщившись, произнес:
- Моя фамилия Чандлер.
Данилов, подняв брови, сказал:
- Очень приятно.
А про себя подумал: " Это не дом творчества, это дурдом. Сейчас Агата Кристи появится".
И следом, действительно, появилась женщина. Ее ввез на коляске один из мордоворотов. "Вот так, - подумал Данилов, - ей уже ноги перебили, чтобы не убежала. Хотя такой красавице, вряд ли. Ха-ха!" Он ей узнал. Конечно, он узнал ее. Он читал парочку ее слезливых романов. Вот она, оказывается какая - Виктория Самарина. Девушка, кивнув присутствующим, представилась Марией. "Ну, Мария, так Мария, псевдоним - дело хозяйское".
Сев за стол, Данилов принялся вертеть головой. Другие не испытывали любопытства к обстановке, из чего он заключил, что для них спуск в эту гостиную не новость. Здесь, видимо, у каждого свой режим. Стол, кстати, был неплохо сервирован. Высился коньяк, наличествовали водка и даже виски. Это Данилова обрадовало.
Очкарик Толя курил, пуская кольца дыма в потолок, псих Реймонд постукивал пальцами по столу. Данилов рассматривал девушку. Лицо ее было бледным, взгляд отсутствующим.
- Может за встречу? - предложил Данилов.
- Александр Михайлович велел его подождать, - сказал Толя.
"С этим каши тоже не сваришь, - подумал пытливый Данилов, - шестерка, псих и эта подруга на коляске. С такими не убежишь".
Он покосился по сторонам - два мордоворота стояли в разных концах комнаты, сцепив руки за спиной. Мордовороты были в смокингах. Представьте себе парнишку, который родился для спортивных штанов, кроссовок и кожаной короткой куртки, а тут его обрядили в смокинг. Картинка удручающая. Данилов чуть было не расхохотался от комичности происходящего. Его так и подмывало обратиться к мордоворотам: "Пацаны, вами псих заправляет, чего вы вырядились, как клоуны? Где ваша бандитская честь? Вы продали ее за несколько сотен баксов! Бомбить ларьки честнее! А если этот псих вам скажет ливреи надеть, парики, и чулки? Наденете?"
Но хамить не стоило. Хотелось выпить и закусить. Пиво осточертело. Да и этим ребяткам платят не плохо, наверное. Они замочат его легко и без всяких угрызений совести, просто раздавят, как таракана. Когда тебе хорошо платят комплексовать не обязательно.
Данилов, закурив, стал рассматривать девушку. Он здесь две недели, а интересно она сколько? Год? Два? А этот очкарик Толя? А идиот Реймонд? Судя по всему, этим двоим здесь хорошо, а вот даме, модной писательнице, вроде - не очень.
- Вы когда с воли? - спросил он женщину.
Ему просто надоело молчать. Да и выпить хотелось. Он выдал сегодня положенные страницы, теперь можно и расслабиться.
Она улыбнулась ему, но лучше б она этого не делала. Так улыбается человек, которому сказали улыбнуться перед тем, как положить голову на плаху.
- Читал вас, увлекает, признаться, - сказал Данилов, сам не понимая зачем.
Девушка рассеяно кивнула. Тут да него дошло: ей до лампочки. Она обкурена. Она наглоталась колес или чего-то в этом роде.
"А ты то сам чем лучше? - урезонил он себя. - Вон ручонки дрожат и ждешь, не дождешься, когда тебе плеснут из бутылочки... Ну, где же это хрен?"
Издатель, словно услышав взалкавший глас Данилова, появился в приличном терракотовом костюме с дежурной обаятельной улыбкой.
- Ну, как, познакомились?
- Да, - все кивнули почти синхронно.
- Ну и замечательно! Приму нашу узнали? - обратилась хозяин к Данилову.
- Узнал. Только разговор не завязывается.
Александр Михайлович, сев во главе стола, сделал еле заметный жест рукой, и два мордоворота подошли к столу и стали откупоривать спиртное. Вина налили Садецкому и хозяину, Данилову плеснули коньяку, Реймонду - виски. "Ишь, бля, американец, - подумал Данилов. Марии пытались налить шампанского, но она отказалась, и показала пальцем на сок.
- Не хочет мешать, - сообразил Данилов.
- Итак, господа, за встречу! - поднял бокал Александр Михайлович.
Все чокнулись и выпили.
Данилов, ощутил, как тепло ручейком потекло к желудку. Тысячу лет, казалось, не пил он порядочного коньяку, а только гребаное пиво. Захотелось сразу накатить по второй. А там и по третьей. Он положил себе на тарелку кусочек красной рыбки.
- Итак, хотелось бы, господа, обозначить тему, нашего литературного ужина, - начал хозяин. - Что бы вам хотелось обсудить? Толя как ты думаешь.
Толя смущенно покачал головой.
- Может что-нибудь... ээ... элементы мистики в современном детективе.
- - Любопытно, - покачал головой Александр Михайлович.
- Детективу мистика ни к чему! - возразил Реймонд, закусывая соленым помидором.
Данилов заметил, что этот идиот выпить не дурак.
- Ну а вы, Евгений Сергеевич, предложите, наверное, что-нибудь историко-социальное? Давайте без церемоний, разливайте, - свеликодушничал издатель.
Данилов накатил себе до краев коньяку, жадно выпил и зажевал терпкий коньячный аромат скользким кусочком горбуши.
- Я думаю надо поговорить о свободе, - предложил он, прожевав.
- Какую свободу вы имеете в виду? - улыбнувшись, спросил издатель.
- По сути, свобода одна, - отчеканил Данилов.
- Ну что ж, можно попробовать. Свобода творчества... например, это мы еще не обсуждали, - согласился Александр Михайлович.
- Тема уж больно интересная и злободневная. А вы как считаете? - Данилов обратился к Маше, - достойная для обсуждения, а?
Та пожала плечами.
"Заторможена, точно! Наверняка, этот издатель подкачивает ее наркотиками", - решил Данилов.
- Вам известно, - заговорил Александр Михайлович, разливая коньяк, - что свобода понятие относительное и... самое сложное, пожалуй, из всех философских проблем. Я, например, различаю - личную, политическую, творческую свободу. Политику оставим в покое. Может, о творческой свободе поговорим. Толя, ты что-то хочешь сказать?
Не похоже, что Толя что-то хотел сказать, он, самозабвенно, курил, пуская дым кольцами. Тем не менее, заговорил.
- Я скажу о своем понимании проблемы. Мы все здесь писатели, и поэтому для нас сейчас, прежде всего важна свобода творчества. Но свобода художника относительна. В, конечном счете, он зависим от читателей, издателей, собственных мыслей, своего таланта, наконец. Раньше, в советские времена, я безумно завидовал тем, кто может не разрываться между писательством и профессией, дающей хлеб насущный, тем, кто сидит себе и пишет, а государство разрешает ему писать то, что ему, государству надо. А сегодня - рынок. Правила поменялись, и мне, скажу откровенно, эти новые правила нравятся больше. Может они более жесткие, но честные.
- Не могу, не согласится. Хотя гонорары в США и у нас... - вставил Реймонд.
- Вы многого сразу хотите, господа, - заметил Александр Михайлович, нам до Америки еще лет сто.
Данилов налил себе рюмашку и хлопнул.
- А что наша дама думает? Вы свободны? - обратился он к Маше.
Коньяк начал действовать, язык приобрел свойственную ему гибкость.
- Сложный вопрос, - ответила Маша.
- А простые вопросы зачем обсуждать в такой приличной интеллектуальной компании, - съехидничал Данилов.
- Я не думаю об этом, - ответила женщина.
- Но вы же пишете, вы же, как я понимаю, автор бестселлеров, - все пытался Данилов разговорить немногословную писательницу.
- Свобода - это ответственность, - изрекла Маша.
- Это правильно. Точно, - согласился Толя.
"Да они мне не помощники, - еще раз убедился Данилов. Им здесь хорошо и вольно, как в пионерском лагере".
- А вам, господа, нравится писать под дулом пистолета? - обратился Данилов ко всем.
Возникла пауза. Александр Михайлович захохотал:
- Евгений Сергеевич, вам, наверное, сегодня приснился пистолет.
- Подождите Александр Михайлович. Вы меня ограничили в правах. И потом, я не поручусь, что у этих ребят в смокингах, нет оружия, - Данилов кивнул в сторону мордоворотов.
- Согласен. Немного вас ограничили, - Александр Иванович поморщился. - Для вашей же пользы.
- Я так понимаю, что мои уважаемые коллеги приехали на этот курорт по собственному желанию. А я нет. Вот вы любитель мистики, Толя! Вот вам для сюжета завязочка. Я не знаю, как вы сюда попали, а я весьма оригинальным образом тут очутился. Шел по улице никого не трогал. Ко мне подъехала машина, какой-то ублюдок сунул мне тряпку с гадостью под нос, я отключился, а очнулся в комнате с решетками на окнах. Как сюжет? Не правда ли захватывает?
- Забавно, - заметил Толя, продолжая жевать, а, прожевав, сказал. - А для меня то, что я здесь, благо. Работаю, наконец, получил возможность стать профессиональным писателем. Я читаю книги. Временные ограничения... ну что ж, это своего рода плата.
- Ну, парируете, - обращаясь к Данилову, довольно хмыкнул Александр Михайлович.
Данилов опять хлопнул рюмашку.
- Я, наверное, пропил все мозги. Ничего не понимаю. Мы сидим за решеткой, а им всем это нравится!
- Я думаю совсем, наоборот, вы выздоравливаете, Евгений Сергеевич, голосом доброго терапевта произнес издатель. - Я мог бы нарисовать вам перспективу, если позволите.
- Пожалуйста.
- Вы бы спились, вы бы никогда ничего не написали! Пьянствовали и все.
- Да, да - закивал головой Данилов. - А может я этого и хочу? В этом, быть может, заключается моя свобода - подчинится року и не сопротивляться? Но почему я должен терпеть вмешательство в свою судьбу? Вы ощущаете себя демиургом, игроком в шахматы, считаете людей пешками. Почему вы взяли на себя право облагодетельствовать всех здесь сидящих. Я лично вас об этом не просил. Да - кров! Да - еда! Да - выпивка! Да - возможность работы. Но я не могу отсюда уйти в любой момент, а это уже насилие.
- Вы меня от души поблагодарите, Евгений Сергеевич, когда выйдет ваша книга. А она выйдет...
- Я могу вас Михаил Александрович сегодня поблагодарить только за одно - за хороший коньяк. Но он мне, сами понимаете, достался недешево. И еще меня волнует небольшой вопрос: книга - то может и выйдет, а выйду ли отсюда я?
- Ха-ха! Вы думаете, вас убьют, неужели вы так наивны? - почти искренно удивился издатель.
- Я не исключаю этого.
- По моему, мы с вами говорили на эту тему. А? Зачем повторять. Считайте, этот дом творчества моей причудой. У богатых свои причуды, не так ли? Экстремальность ситуации, модель плена должна разбудить в вас творческие силы. Вы не задумывались об этом, Евгений Сергеевич? А? Толя, почему ты молчишь?
- Я не разделяю взглядов своего коллеги, - откликнулся Толя.
- Так, поясни, - сказал издатель.
- Для меня главное писать и не думать ни о чем другом. Я здесь имею такую возможность. Я хочу написать книгу, все остальное не имеет значения. Что такое по большому счету литература - борьба со смертью. А бессмертие важнее всякой свободы и разговоров о ней. Вот что я думаю.
Александр Михайлович после убедительной тирады своего питомца лукаво заулыбался. Данилов опрокинул очередную рюмку. Он хотел было поискать поддержки у Реймонда, но тот каким-то образом уже успел назюзюкаться. Псих опорожнил половину литрового флакона виски, и свобода ему была уже до фонаря.
- Наша вечер вышел за литературные рамки я вижу, - сказал Александр Михайлович. - Может, все-таки вернемся к свободе творчества, внутренней свободе, столь необходимой каждому художнику.
- Удивительный вы все-таки человек, Александр Михайлович, - заговорил Данилов. - Надзиратель предлагает обсудить заключенным проблему свободы. Это даже не Кафка, а Тарантино какой-то!
Данилов сдаваться был не намерен. Издатель задумался, а затем произнес:
- Вас не переубедишь. Итак, Евгений Сергеевич, если вы хотите, я готов вас отпустить... А ваш роман допишет кто-нибудь другой. Мне жаль что мы не нашли общего языка. Жаль... Идите...
- Вы меня отпускаете? - Данилов ушам своим не поверил.
- Да, вы свободны!
Здесь чувствовался подвох. "Чушь! - сказал себе Данилов. - Сиди и не рыпайся. Никто тебя не отпустит. Тебя накостыляют хорошенько и всего делов. Не рыпайся, переведи все в шутку".
- А как насчет повязки на глазах, Александр Михайлович, - спросил он шутливо, коньяк добавил смелости.
- Да, тут вы правы. Будет повязка, - издатель кивнул своим мордоворотам. - Ребята, завяжите ему глаза, посадите в машину и отвезите в Москву. На то же самое место.
Данилов решил все-таки рискнуть, резко встал и вышел из-за стола.
- Я могу переодеться?
- Конечно. Проводите его.
Данилов двинулся по скрипучей лестнице вверх на второй этаж. Поскрипывала она зловеще. Хмель гудел в ушах. "Неужели свобода? Неужели через час окажусь дома?" Недописанный роман был ему до лампочки. Черт с ним! Никуда, ни в какую милицию он, конечно, не пойдет! Он забудет обо всем этом, как о дурном сне, просто вышвырнет из головы. И провались этот "Лидер-пресс" с его безумным директором в тартарары. "Неужели отпустят?"
В своей комнате он скинул паршивый смокинг, который жал ему в подмышках, надел свою рубашку, джемпер, куртку и брюки.
- Я готов, - сказал он.
Один из мордоворотов кивком головы велел следовать за ним. Через холл Данилов прошествовал гордо, никому не кивнул. Его подвели к входной двери. Дверь была массивной с несколькими хитрыми запорами. Мордовороты принялись ее отпирать.
В голове Данилова продолжала колотиться мысль: "Меня сейчас могут и грохнуть!". Перед ним, наконец, распахнули мощную дверь, и он шагнул в сырую тьму. Хмель разом выдуло из мозгов. Он давно не был на свежем воздухе. Голова приятно закружилась. Во тьме шел косой мелкий мартовский дождь.
Ему указали идти по дорожке, убегающий за дом. Эта дорожка под ногами представляли мешанину из мокрого снега и гравия. Голубые ели кругом выглядели жутковато.
- Ребята, а, сколько вам платят? - спросил Данилов мордоворотов.
Этот вопрос они оставили без ответа.
- Вперед, - сказал только один их них. - Вперед.
И тут до него дошло.
"Они же в своих в смокингах ведут меня! Они же не собираются никуда ехать! Неужели вот тот квадратный и лупоглазый сядет в машину и повезет меня в Москву?". Впереди неподалеку среди деревьев мелькнул блестящий бок машины. На круглой асфальтированной площадке стояла иномарка. "Запомнить номер!" - приказал себе Данилов. Но иномарка стояла таким образом, что номер было не разглядеть. "Повернитесь! - скомандовал мордоворот.
"Надо же, на вы!" - удивился Данилов. Один из охранников достал из кармана черную ленту, будто специально заготовленную для такого случая и резво накинув на лицо пленника, туго затянул на затылке. Данилов застыл в ожидании следующей команды, потом почувствовал резкий удар в живот и, задохнувшись, повалился на мокрый асфальт. А следом он почувствовал тонкую нитку боли, прошившую ему бедро. "Укол!" - успел сообразить он и отключился...

Часть вторая

Константин

Данилов ошибался, думая, что никому не нужен. Редко бывает, что человек абсолютно никому уже не может понадобиться. Обязательно появится, причем порой с самой неожиданной стороны, кто-то, кому вы стали вдруг необходимы, просто таки нужны до зарезу. Так и Данилов сильно понадобился одному человеку, Косте Арефьеву, молодому оперуполномоченному и, по иронию судьбы, начинающему беллетристу.
Косте было двадцать с небольшим лет, и проживал он в двухкомнатной квартирке у метро "Свиблово" вместе с мамой и бабушкой. Отец оставил семью, когда мальчонке не было и пяти лет. Мальчонка рос и вырос довольно шустрым. У Кости была очень важная по нынешним российским временам черта: он ставил перед собой цель и умел добиваться ее. Упертый он был парень, этот Костя. После средней школы без труда поступил в Юридическую академию и с блеском ее закончил.
Их пути с Даниловым сошлись, когда тот еще работал в газете "Будни местной демократии", а Костя служил опером в районном ОВД и однажды решил наведаться в редакцию, расположенную на его территории, поинтересоваться насчет сотрудничества. Там он и наткнулся на Данилова, который в своем крошечном кабинетике рождал очередную жилищно-коммунальную муть, подбадривая себя дешевым портвейном.
- Насчет сотрудничества, - бойко сказал Костя.
- Сотрудничество в криминальной сфере? - спросил Данилов, увидев в дверях своего кабинетика высокого худощавого брюнета с тонкими усиками и в милицейской форме.
- Почему? Я в разных областях могу, - немного обиженно ответил Костя.
Они поговорили.
- Пробуй, дерзай, - напутствовал молодого опера Данилов, давая Косте первое задание, связанное с печальным существованием бомжей и попрошаек.
И Костя попробовал. Написал и принес. Опубликовали. Еще. Дальше больше. Расширялся круг тем, в которых Костя без устали доказывал свою компетентность и выявлял репортерские способности.
Зачем ему это было нужно? Зачем это было нужно человеку, который поставил себе цель стать ну... не меньше чем замминистра внутренних дел? На кой черт ему нужна было небольшая газетка, в которой мизерные гонорары выплачивались не регулярно? Ответ прост - немного тщеславия, немного дальновидности. Юрист - это замечательно, а юрист, бойко владеющий пером - это намного круче, это уже перспектива, вполне определенные виды на будущую карьеру. Да и похвалы, которые Данилов время от времени расточал писучему оперу приятно щекотали самолюбие начинающего автора.
Собственно литература, Костю, мало интересовала. Когда Данилов ему дал почитать "Лолиту" Набокова, мол, посмотри, как надо, Костя осилил треть и вернул книжицу, честно признавшись, что тягомотину такую читать не в состоянии.
Поначалу Костя приносил достаточно сырые тексты, и Данилову довольно долго приходилось над ними корпеть, доводя их до газетных стандартов. И все-таки что-то в этих писаниях было. Чувствовалась некая природная наблюдательность, пытливость. Хотя и чернухи было в избытке. Мир от Арефьева представлял собой скопление бомжей, проституток и преступников. Костя любил повторять, что сейчас в России половина населения должна находиться за решеткой. А всякого у кого ему доводилось брать интервью характеризовал всегда одинаково - "Жулик!" Этакий природный максимализм. Ну, на то он и опер.
Данилов, помогал Косте редактировать материалы, дал немало ценных советов, как выстраивать текст. Константин с уважением относился к Данилову, его слово для Кости звучало весомо. Затем их пути разошлись. Костя перешел на работу в другое ОВД, а Данилов уволился из газеты. Но они созванивались раз в месяц или в два...
И вот этот начинающий писатель накарябал повесть, собрав воедино случаи из собственной розыскной практики, и решил показать свое произведение Данилову. Он позвонил в газету, где прежде работал Данилов, спросил не заглядывает ли он, ему ответили, что нет. Затем Костя стал названивать Данилову домой. К телефону никто не подходил. Костя не привык отступать от задуманного. Три недели раза два в день он набирал домашний телефон Данилова, но без толку. Куда ж он подевался, недоумевал Костя. Наконец, опер отправился в газету "Будни местной демократии", чтобы пообщаться с его бывшими коллегами. Те, сообщили ему, что Данилова не видно, не слышно, да и вообще в последнее время он был не в форме. Костя спросил, что значит "не форме"? Один из сотрудников, бородатый великан, специализирующийся на юморе и кроссвордах, характерным жестом постучал по заросшему щетиной кадыку. "Может окочурился где в больнице," - предположил мастер головоломок, вроде как со знанием дела. От великана, впрочем, заметил Костя, попахивало не туалетной водой.
Костю такой поворот событий не устраивал. Молодого опера неведение и всеобщее равнодушие задело за живое. Как так пропал? Ведь не бомж какой-нибудь. Приличный человек, историк, журналист. Костя не поленился обзвонить морги и больницы. Без результата. Ему вспомнилась еще одна фраза, оброненная бородатым юмористом, мол, Данилов, занимая деньги на бутылку в свой последний приход в редакцию ссылался на какой-то будущий договор с издательством "Лидер - Пресс". Правда, ему никто не поверил. Так что в принципе Евгений Сергеевич мог где -нибудь сидеть и писать свой роман...
Костя решил наведаться в "Лидер - пресс". Он не привык откладывать задуманное. Спустя день после визита в редакцию, он подошел к аккуратному, будто игрушечному особняку, где размещалось издательство, завалившее прилавки страны карманными книжками. На входе его встретили менты, коллеги, так сказать. Костя решил пока не раскрывать себя. К ментам, подвизавшимся на охране, он относился безо всякого уважения, - лакеи, лизоблюды. Поинтересовался, как бы ему разузнать о некоем человеке, который, быть может, является автором издательства.
Мордастый закормленный сержант коротко отрезал:
- Справок не даем. Есть пропуск, проходи. Нет - прошу покинуть помещение.
Короче, дальше порога его не пустили. Костю подмывало вытащить корочки, но он рассудил, что это только затруднит дело: охранники вызовут начальника службы безопасности, а тот потребует официального обоснования визита и... будет прав. А у Кости такого обоснования, разумеется, не было.
Тогда Костя решил поступить иначе. Погуляв вокруг игрушечного особнячка, поглазев на латунную табличку, которая оповещала прохожих, что здание является памятником архитектуры XIX века, он выдумал вот что. Его повесть была далеко не шедевр, Костя не питал иллюзий на этот счет. Вообще, иллюзии - не его стиль. Он понимал, что только Данилов мог пройтись по ней и придать удобочитаемый вид. И, тем не менее, Костя решил показать свою повесть в "Лидер - пресс", и таким образом проникнув туда, попытаться разузнать о Данилове. Все-таки его расследование было частным, официальных заявлений о пропаже человека не поступало, а потому требовалось идти нестандартным путем.
Не откладывая дело в долгий ящик, он созвонился с издательством, представившись начинающим автором, сказал, что написал детективную повесть. Его спросили про объем его сочинения. В этом Костя был не силен, но быстро сообразил, что чем больше он скажет, тем оно лучше. Он накинул к своему опусу сто страниц, и его пригласили приехать. Вежливо спросив фамилию, сообщили, что пропуск его будет ждать на пункте охраны. Назвали и номер комнаты, где он свою рукопись сможет оставить.
Костя приехал на следующий день, без проблем преодолев охрану, нашел нужную комнату. Там сидел молодой человек в очках, такой прилизанный козел из новой генерации, в галстуке.
- Я рукопись принес, - сказал Костя.
- Детектив? - равнодушно спросил очкарик.
- Да.
- Давайте.
Костя протянул ему рукопись.
Молодой человек, почему-то поморщился и принялся лениво ее листать.
- В компьютерной версии нет? - спросил он через некоторое время.
- Нет - ответил Костя, - только на машинке.
- Ладно, позвоните через пару месяцев.
- Так долго?
Молодой человек с удивлением на него воззрился.
- Вы в первый раз в издательстве?
- Я много в газете сотрудничал.
- В какой?
Костя назвал.
Молодой человек покачал головой.
- Такой не знаю. Я провожу только самый поверхностный отбор. Отсекаю полную белиберду. А все остальное лично просматривает генеральный директор. Звоните через два месяца не раньше. Рукописей сейчас очень много. Пропуск подпишите у секретаря в приемной. Направо большая такая дверь.
- Понял, - сказал Костя, решив, что у этой шестерки спрашивать о Данилове смысла нет.
Он двинулся на поиски секретаря. Ему захотелось лично встретиться с генеральным директором, который так любит читать. Он без труда сыскал массивную дверь. Хотя табличка по неизвестным причинам отсутствовала, роскошная дверь свидетельствовала, что за ней сидит не завхоз. И точно, за массивом дуба находилась просторная приемная, в углу за компьютером сидела девочка с длинными ногами, кукольным и равнодушным лицом.
- Девушка! Могу я с вашим генеральным поговорить, - Костя попытался выказать все свое обаяние.
Видимо, получилось это у него не очень. На лице девушке прописалось удивление от такой наглости, которое вскоре сменилось презрением.
- А вы кто? Вам назначено? - последовали два резких вопроса.
Костя замялся. Вообще, он к подобным вещам не привык. Ему приходилась работать с крутыми коммерсантами, но там он сразу называл себя, демонстрировал удостоверение, и все было ясно. Кто, зачем, по чью душу пришел. Здесь же требовалось действовать тоньше.
- Я - автор, - сказал он смущенно.
- У нас есть исполнительный редактор, он принимает рукописи. Разве вам при входе не объяснили?
- Да я там был...
- В чем же дело?
- Видите ли...
- Молодой человек, у нас здесь строгие порядки! - почти визгнула секретарша.
"Вот стерва, - подумал Костя, - Я это тебе припомню". Подмывало, крикнуть "Ну ты, сучка, отвечай на вопросы, я из уголовного розыска!"
Но Костя решил поиграть дальше. Он протянул пропуск девушке, и пока та ставила на нем свою закорючку, снова заговорил:
- Не сердитесь, девушка, у меня маленький вопросец. Меня интересует Данилов Евгений Сергеевич. Мне сказали, что какой-то у него договор с вами... Вы не в курсе? Может у вас координаты его можно получить... Он мне очень нужен.
Девушка задумалась.
- Такого автора я не знаю, если он сдал рукопись, то она должна быть зафиксирована в редакторском отделе.
- Хорошо, - сказал Костя.
И подумал, что пора брать быка за яйца.
- Видите ли, моя хорошая, - он сделал над собой усилие, чтобы оставаться вежливым. - Я не просто автор, я автор, у которого основная специальность - уголовка. Мне просто не хочется подключать официальные каналы...
Он вынул удостоверение и провел перед носом девушки, достаточно быстро, чтобы она не успела разглядеть его фамилию.
Девушка осталась равнодушной.
- Так к начальнику не пустите? - спросил Костя.
- Генерального нет, и сегодня не будет, - твердо отчеканила секретарша, - а насчет авторов справьтесь в отделе рукописей. Все другие вопросы - к службе безопасности, пожалуйста.
Пришлось Косте вернуться в редакторский отдел. Он вошел туда, прервав разговор редактора с грузным пожилым мужчиной, обладателем огромного носа, цветом и формой напоминающим средних размеров свеклу.
- Вы что-то забыли? - спросил редактор Костю.
- Я хотел бы узнать насчет одного автора...
Молодой человек недовольно посмотрел на Костю:
- Вы собственно кто? Мы не даем таких справок.
Костя некоторое время раздумывал, достать ли удостоверение, однако решил, что тот и ухом не поведет, вызовет начальника службы безопасности. Все они тут выдрессированные, как звери в цирке.
- Ладно, извините, - почти вежливо сказал Костя и вышел с твердым намерением поставить это издательство на уши.
Однако прежде следовало обдумать план дальнейших действий. А за рукописью через два месяца он сюда зайдет обязательно. И все-таки, размышлял он, без подключения официальных каналов не обойтись. Так просто этих козлов не растормошить.
Костя зашел в туалет справить нужду. Мочевой пузырь разрывался, давала о себе знать выпитая утром трехсотграммовая чашка кофе. Писсуары блистали, как альпийский снег под солнцем. Расслабившись, он услышал, как отворилась дверь и узрел носатого мужика, что сидел в кабинете редактора.
- Ну и конторка! - вслух сказал мужик, - становясь рядом с Костей.
Костя молчал, стряхивая с пениса последние капли. И тут его озарило - а ведь это ниточка! Этот мужик, возможно, бывает здесь регулярно и кое-что знает.
- Да, странная, - поддакнул Костя.
- Да, не странная, а жулики! - брякнул мужик.
- Чего, правда, жулики? - насторожился Костя. - А я рукопись принес...
- Самые натуральные. А вы начинающий автор? - спросил носатый.
- Да вроде того...
- Ворюги! Десять штук деревянных за книжку! Триста баксов! Минус налоги...
Было заметно, что носатого сильно обидели, и ему хочется пооткровенничать. Этого - то Костя и добивался, сделав вид, что у него неполадки с молнией на ширинке.
- Да, - протянул опер, - за такие копейки работать совсем не интересно.
- Пиво пьешь? - спросил обиженный автор, закончив, наконец, слив лишней жидкости.
Костя не пил и не курил.
- Да, - сказал он. - Можно по кружечке.
- Я тут знаю одну точку, пошли! Угощаю...
Через пятнадцать минут они стояли в небольшом пивном павильончике и пили пиво. Костя медленно цедил первую кружку. Носатый заканчивал четвертую. Косте подумалось, сколько все-таки значит в жизни сыщика случай. Не выпей он сегодня утром большую кружку кофе, не узнал бы столько интересного об интересующем его издательстве.
- Ты пишешь, сынок? - спросил мужик, после ностальгических воспоминаний о прежней жизни.
- Пытаюсь, - скромно ответил Костя.
Теперь главное было расположить этого мужика к разговору. Наверняка про "Лидер-пресс" он что-нибудь да знает.
- Так вы говорите, там жулики работают? - спросил Костя.
- Раньше платили нормально, а сейчас с этим кризисом - копейки! А сами, между прочим, шарашут стотысячные тиражи. Пишут, что десять. И никаких прав! Что главное для писателя? Права! А тут - получил свои тугрики и гуляй. Это же литература. Часть души, а не расписная матрешка. Не банка грибов. Понимаешь?
Костя, согласно кивал.
- И в этом странность?
- Не только, - загадочно произнес носатый и резко допил кружку.
- А в чем же?
- Есть некие неприятные совпадения, - продолжал интриговать обиженный писатель.
- Расскажете?
Мужик смерил его недоверчивым взглядом.
- А тебе можно доверять, сынок, не растреплешь?
- Что вы!
- Сейчас.
Мужик резво двинулся стойке, наполнил очередную кружку, и, вернувшись, к столику спросил:
- А ты как в издательстве вообще оказался?
- Ну, я пишу немного... Вот, накрапал одну вещичку принес. Сырая, правда. Я вообще-то немного другим занимаюсь...
Носатый отставил свое пиво.
- Странные вещи происходят, сынок. Ты вот покет-буки читаешь?
- Иногда, - соврал Костя.
- Тимофей Зыков, такой есть, а точнее был... мой приятель, несколько криминальных романов написал. Никакой он не Тимофей, а Валя Бричкин, впрочем, это не важно. Так вот он канул, как в воду. Пропал.
- Пропал? - удивился Костя. - Как пропал?
- Как сегодня люди пропадают? Нету его. Он человек одинокий, развелся давно. Жил один в однокомнатной квартирке. Я ему звоню, звоню, нет и нет. Мы с ним как раз в этом загончике частенько пивко посасывали. Я даже заезжал к нему домой. Никто дверь не открыл.
- Да мало ли что может произойти, - сказал Костя, очень обрадовавшись. Ведь, черт возьми, та же ситуация.
- Один раз - это случай, а два это уже система, - назидательно произнес носатый.
Он не забывал о пиве.
- Ваня Шаншиев, писавший под псевдоним Артем Громов, тоже... Исчез. Вот такие дела... И тоже одинокий был писатель. Совпадения?
- Может они их того... - предложил Костя.
- Не знаю, - сказал его новый знакомый. - У меня, слава Богу, семья. Друзей полно. Вот вам информация к размышлению молодой человек, но никому, хорошо?
- Конечно, конечно, - сказал Костя...
Опер с трудом влил в себя кислое пиво.
Носатый залпом осушил свою кружку.
"Чего люди в этом пиве находят?" - подумал юный опер.
Обиженный беллетрист стал после пятой кружки сильно задумчивым и Костя, поблагодарив его за угощение, попрощался.
Уже в дверях он услышал осипший окрик беллетриста:
- Сынок.
Костя вернулся к столику.
Носатый протягивал ему яркую книжицу. На обложке распутного вида девица облизывала неимоверно длинным языком с лезвия ножа кровь. Книжка называлась "У каждой смерти свой вкус". Имя и фамилия автора выглядели странновато - Артур Карамазов. Наверняка, псевдоним, подумал опер.
- Тебя как зовут, - спросил писатель.
Костя назвался. Автор достал из кармана дешевую шариковую авторучку и подписал книгу.
- Держи, - сказал носатый.
- Спасибо, - поблагодарил Костя. - Почитаю.

Пленник № 1

Данилов, очнувшись, сразу вспомнил о том, что случилось вчера. На душе было гнусно. Однако, заметил он, что физически чувствует себя на удивление бодро. Хороший коньяк, это все хороший коньяк, решил он.
Итак, чего это он вчера заартачился? Неужели рассчитывал, что выпустят. Очень глупо! А этот козел, ишь, какой спектакль разыграл, а? Повязка на глаза... Этот театральный жест: "Вы свободны!". Зачем? Чтобы покрасоваться перед другими обитателями дома... творчества. Но им то все равно. Один - свихнувшийся на литературе маньяк, другой - чистая шиза, третья - особа, накаченная наркотой, да еще с отключившимися ногами. В замечательную компанию он попал, бля!
Ему заправили в бедро какую-то заразу. Вот сволочи, ублюдки! Теперь больше я в их бредовые игры не играю! Пошли они все в задницу!
Данилов поднялся с кровати, сделал несколько приседаний. Потом задумался, что делать дальше. Ничего не придумав, он отправился в ванную комнату, принял душ, а затем завалился на кровать с книжкой.
Для работы он попросил издателя принести ему роман Семпруна "Нечаев вернулся" и "Книгу Мануэля" Кортасара. Данилов начал листать Кортасара. Этот роман он пробовал читать и раньше, когда тот вышел в тетрадке "Иностранки", но тогда не смог. И сейчас был тот же результат. Кортасар был непревзойденным, виртуозным рассказчиком, но романы его казались интеллектуальной жвачкой, не более, литературой для писателей. Литература - игра, кто бы спорил, но играть с самим собой - удовольствие для мазохистов. Данилов отложил аргентинца и принялся за француза. Интеллектуализм здесь также хлестал фонтаном, но сюжет был более занимательный, и Данилов увлекся.
Он читал, до тех пор, пока голод не заявил о себе резким толчком в желудок. Пора бы этим сукам принести что-нибудь поесть, подумал он.
Прошел час, другой, третий. За окном стало смеркаться. Данилов поднялся, прошелся по своему жилищу, ударил несколько раз кулаком в дверь. Реакции не последовало.
- Эй, там! Жрать охота, - крикнул он в равнодушную дверь.
Ответа не было.
Заморить голодом могут запросто. Хотелось уже и выпить, делать было решительно нечего. Время застыло и начинало сжимать свой пресс. Это состояние было Данилову хорошо знакомо. С этим сжимающимся временем ничего было нельзя поделать. Оно готово было раздавить его, оставалось только лечь, поджать под себя ноги и вспоминать что-нибудь приятное из юности. Но и это не всегда спасало. Может он и начал пить потому, что с алкоголем было легче переносить это давление времени.
Данилов лег и приказал себе заснуть. Не вышло. Он поднялся, включил компьютер. Хоть бы эти суки поставили игрушки, так ведь нет! Он открыл свой файл roman перечитал написанное.
- Говно, - сказал вслух и выключил компьютер.
Снова лег. Тут клацнул замок, и в комнату вошел мордоворот. Данилов уже начал их различать. Мордоворотов было трое. Он дал им клички, классифицировав охранников по птичьему признаку. Грач был худощавым и длинноногим парнем с длинным и носом. Филин - толстым и рыхлым с выпуклыми зенками. Третий - маленький, юркий, кряжистый, быстроглазый - Воробей.
К нему в этот раз зашел Филин.
Мордоворот включил компьютер, поглазел.
- Где текст? - спросил он.
- В п...е, - ответил Данилов, - Принеси пожрать.
- Сейчас, - сказал мордоворот, улыбнувшись, - подошел к нему и, схватив за ворот рубашки, рывком поднял с постели.
- Ты че.. - только успел пробормотать Данилов.
Кулак вошел в его живот, переломив писателя пополам. Воздуха не стало. Согнувшись, Данилов ощутил острый удар по шее, после чего рухнул на колени и затем растянулся на полу. Спустя несколько секунд он услышал, как хлопнула дверь.
"Начинается. Меня спустят в подвал, а он тут наверняка, есть, размышлял Данилов, выравнивая дыхание, - комнатенка, что-то вроде камеры пыток. А там уж натешатся вволю. Например, засыплют песок в носок и станут колотить по почкам. Носок будет походить на крупного головастика". Неожиданно вспыхнувшая метафора ему понравилась.
"Впрочем, глупости, зачем скрывать свою работу, к чему церемониться и камуфлировать побои. Ведь он в плену, он же - смертник, отработанный материал..." Мысли приходили невеселые.
Теперь придется готовиться к самому худшему - не будет ни выпивки, ни жратвы. Впрочем, аппетита как не бывало. У Данилова оставалось лишь четыре сигареты. Он выкурил две подряд, искоса поглядывая на светящийся монитор. Так и подмывало шарахнуть по нему чем-нибудь тяжелым.

Издатель

Интересно, честолюбие качество приобретенное или врожденное? Александр Михайлович Багиров был человеком честолюбивым, как и большинство людей невысокого роста. Свое честолюбие он пытался реализовать разными способами. В детстве всерьез занялся шахматами, довольно быстро добился звания кандидата в мастера, однако дальше дело как-то не пошло. Трезво оценив свои возможности, он понял, что таланта к этой игре не имеет. При кропотливой ежедневной многочасовой работе, мастером может стать каждый, но не более того, сделал он вывод. И без сожаления расстался с игрой, оправдывая свое решение доводом, что не стоит свою жизнь запирать в шестидесяти четырех клетках, в мире пусть прекрасном и яростном, но ограниченном.
В лет восемнадцать ему захотелось стать писателем. В том время он страстно полюбил читать книжки о писательской жизни. Дача, избалованная любовница, гонорары, поездки, интервью - это мир казался очень привлекательным. Он пробовал писать, представляя себя неким властителем дум, демиургом, тем, кому звонят, о ком пишут в газетах. Но, получив несколько жестких отповедей из редакций, снова пришел к холодному выводу - ерунда! Человек он был не без способностей, однако, в таких областях как литература и шахматы одного желания и трудолюбия оказалось мало, нужно что-то иное, чему может быть нет определенного названия. А быть середнячком, одним из многих, он не хотел.
Что у него было помимо честолюбия и нескольких неутоленных мечтаний? Внешне он ничем не выделялся из сверстников, был невысок ростом, но ладно скроен, крепок и силен. Саша рано понял, что в жизни необходима СИЛА. Еще в отрочестве он занялся восточными единоборствами и весьма преуспел в этом, однако, не любил свою силу демонстрировать, для него важнее было ощущение силы. В школьных стычках участия он не принимал, никого не задирал и лишь один раз ввязался в драку против троих оболтусов, за явное оскорбление. Его, конечно, побили, но у всех троих его оппонентов, на следующее утро были темно-фиолетовые круги под глазами. Его больше не трогали.
Он понимал, что одной физической силы недостаточно, помимо нее должна быть сила характера. Только благодаря этому сочетанию в жизни можно побеждать. А пример проигравшего у него был перед глазами. Он не хотел быть похожим на своего отца, инженера средней руки, который приходил домой частенько под хмельком, и мать, уставшая, женщина тихонько пилила его тупой ножовкой одинаковых слов.
Он не хотел быть похожим на отца, но хорошо понимал, что это будет сделать не просто. Все теплые местечки были заняты. А он был лишь одним из многих страждущих успеха, жил на окраине города, не имел полезных знакомств, как говорили тогда - "блата". Но почему-то, вопреки всему Саша чувствовал себя избранным. Пока, правда, не знал для чего именно.
Окончив школу, он выбрал себе вуз неприметный и не особо престижный, поступил на книготорговое отделение полиграфического института. Проблему женского пола им была решена раз и навсегда - женщинам нельзя поддаваться. От женщин надо получать то, что они могут дать. Только тело. Красивое тело и удовольствие. То же и с алкоголем, этот покруче женщин, он неумолимо может втянуть в свою воронку, стоит только подпасть под его влияние. А тут еще наследственность. Но с этим у него проблем не было. Не тянуло. Александр мог выпить несколько рюмок, раздавить за компанию даже бутылку портвейна, а мог и не пить вовсе. Но он редко отказывался от выпивки с человеком, который мог рано или поздно пригодиться. У многих его знакомых и приятелей алкоголь рождал неведомую ему приязнь, удовлетворение, чувство общности, уважение.
Он наблюдал, читал, анализировал, готовил себя к более интересной жизни, надеясь, что ему будет предоставлен шанс, и тогда он обязательно им воспользуется. Он ждал.
И вот когда в России начался период первичного накопления капитала, молодой человек Александр Багиров подумал: "Вот оно!". Пришла пора действовать.
Люди делятся на две категории: те, которые покупают, и те, которые продаются. Первых - мало, вторых - большинство. Подавляющее большинство. Он хотел стать одним из первых. Александр обнаружил в себе массу положительных качеств для успешного бизнеса. Обладал способностью ладить с людьми, располагать их к себе, и потихоньку исподволь навязывать им свою волю. Люди любили деньги. Люди любили, когда им немного переплачивали.
Он начал с лотка. Лоток стоял возле метро "Парк культуры". Подзаняв деньжат, он арендовал это бойкое местечко, купил столик, на котором раскладывал книги. Стоял восемьдесят девятый год, всякая лабуда уходила влет. Весь бред на серенькой бумажке глотался изголодавшимся народом не пережеванный. Он подзаработал деньжат, и вскоре начал двигаться вперед, настойчиво и последовательно, упорно заводя полезные знакомства и связи.
Через год он был уже хозяином пятнадцати лотков, разбросанных по всей столице. Теперь он только контролировал процесс и привлекал деньги. Ему нравилось организовывать систему, делать так чтобы все работало, крутилось без него, чтобы самому лишь дергать за ниточки. Потом времена начали меняться, торговля книгами сама по себе перестала приносить хороший доход. Поэтому вполне оправданным выглядело решение организовать свое издательство. Что он и сделал. Первой его книгой стал томик Ницше. Не то чтобы он любил философию. Просто однажды он прочел фразу у этого философа, которая ему очень понравилась: "Человек - есть нечто, что необходимо преодолеть!" Что он и пытался делать. Бандитам он отстегивал небольшою мзду, никогда не лез на рожон и не дергался, он любил решать проблемы полюбовно.
Сами по себе деньги его не интересовали, он редко посещал дорогие рестораны, скорее по обязанности, без всякого удовольствия носил и дорогие костюмы. Деньги просто давали ощущение силы.
А силу надо было куда-то прикладывать, и вот он создал Дом творчества - свое главное, хотя и весьма опасное детище. На деле все оказалось сложнее, чем он предполагал изначально. Писатели оказались людьми никудышными, ленивыми, с массой амбиций, недостатков, и по сути своей существами неблагодарными. Это было обидно.
Приезжая в свой Дом творчества, он, прежде всего, наведывался на пункт охраны, где приказывал кому-нибудь из охранников включить мониторы. Микровидеокамеры были установлены в каждой комнате на втором этаже, где жили писатели.
В очередной свой приезд он наблюдал, как Реймонд хлещет водку и старательно перепечатывает роман Р.Чандлера. "Блондинка в озере". Толя Садецкий сидит перед пустым экраном монитора, и о чем-то думает. Данилов лежит, тупо уставившись в потолок. Маша, по своему обыкновению смотрит в окно.
Александр Михайлович ухмыльнулся.
- Ключи! - протянул он руку.
Грач подал ему связку ключей.
- Этому, - он кивнул на Данилову. Ни сигарет, ни спиртного. Хлеб, вода!
- Слушаюсь босс, - откликнулся охранник.

Константин

После визита в "Лидер - пресс" Константин заглянул к своему начальству, майору Сергею Степановичу Гришанину. Майор был в курсе, что Костя пописывает, поэтому его слова о пропавшем литераторе Данилове принял с некоторой долей иронии. Выслушав Костю, майор хитровато улыбнулся и спросил въедливого молодого человека:
- Костик, ты в Мегрэ хочешь поиграть?
О Мегрэ Костя имел смутное представление, В детстве видел какой-то фильм, где старый усатый мужик всех доставал своими вопросами и глубокомысленно курил трубку. Сименона он не читал.
Костя в деталях передал майору свой разговор в пивной с писателем, автором издательства "Лидер-пресс".
- Два автора пропали, Сергей Степанович, плюс Данилов, надо что-то делать.
- Заявления нет... - заметил майор, - ты же не маленький, ты порядок знаешь. И потом, территория не наша...
- Порядок я знаю, товарищ майор, - пытался спорить Костя. - Но посудите сами... Если одинокий человек... Кто ж напишет заявление? И все-таки, странно все это, согласитесь, Сергей Степанович. Эти исчезновения...
Майор Костю любил. За то, что при всей его пронырливости и упертости, процент не гнал, и дел на кого не попадя не заводил.
- Пропал, говоришь, - задумчиво протянул Гришанин.
- Напрочь, - отрезал Костя и умоляюще воззрился на шефа.
- "Лидер - пресс" говоришь... Солидное издательство. Я детективчики их читаю, на ночь глядя балуюсь. Лабуда, конечно, народец наш вконец отупел. Раньше ребята, которые писали, знали, что почем, как дело расследуются, как улики собираются. А нынешние писаки... Ладно, Костя... Я поинтересуюсь в ОБЭП, что у них на это издательство есть.
- А как же с пропащими?
- Костик, тебе, наверное, надо детективы писать. Ты что хочешь сказать, что они своих авторов убивают?
- Не знаю, что они с ними делают, но что-то там определенно не то. Чувствую, товарищ майор! Да вот еще... знаете, практика существует такая у этих жуликов: заявляют на обложке - 10 тысяч, а налево печатают еще девяносто, с этих девяносто налогов, разумеется, никаких.
- В ОБЭП позвоню, в налоговую полицию... больше пока ничего не обещаю... - сказал Гришанин.
- Спасибо, товарищ майор.

В ОБЭПе ничего интересного на "Лидер-пресс" не оказалось. В налоговой полиции - почти ничего. Издательство исправно платило налоги. Только одна вещь давно настораживала налоговых полицейских - мизерные гонорары авторов. Но это не криминал. Хозяин, барин! Кто же сейчас показывает свою зарплату. А вот информацию о том, что издательство гонит левые тиражи, обещали проверить.
Об этом майор Гришанин и поведал Косте при их следующей встрече. Черт его знает почему, но майор проникся подозрением к этому издательству. "Головы людям засирают и больше ничего. Ведь не так все в жизни, не так!" - раздражался майор.
- Нужны факты, Костя, понимаешь, факты, - сказал Гришанин Косте.
- Ну а директора их прищучить, мы можем? - спросил опер. - Может, есть, что на него?
- Чист, чист, будто агнец. Чище не бывает.
- Ну, я покопаю при случае самостоятельно, вы не возражаете? - попросил Костя.
- Покопай, - ответил Гришанин, - если охота есть, но только и о своей работе не забывай.
- Понял, товарищ майор, - сказал Костя.

С какого конца эти раскопки начать Костя пока не знал. Даже подступиться к "Лидер-пресс", и то проблема. Но тут через день после разговора с майором дома у него раздался звонок. Звонили, между прочим, из "Лидер-пресс".
- Вашу повесть прочитали, - сказали Косте. - Просим зайти.
"Вот тебе и два месяца", - подумал он, сообразив, что его повесть не главная причина вызова, столь скоропалительного, а все дело в том, что, козочка секретарша доложила шефу, что начинающий автор Константин Арефьев в свободное от написания повестей время работает в компетентных органах.
Следующим утром он уже снова был в издательстве, и козочка-секретарша сама распахнула перед ним дверь в кабинет генерального.
Гендиректор оказался небольшого роста человеком с острым проницательным взглядом, и довольно приятной, располагающей к доверию, улыбкой. У жуликов, по опыту знал Костя, всегда именно такие улыбки. Это вроде их визитной карточки.
Гендиректор вежливо предложил ему сесть. Не за стол, как отметил про себя опер, а в уютный уголок кабинета рядом с экзотическим деревом, под кроной которого стояли два глубоких кресла из коричневой кожи и полированный журнальный столик с хрустальной пепельницей. Костя увидел, что на столике лежит его рукопись.
- Здравствуйте, Константин... - сказал директор, протягивая ему руку. Ладонь была маленькая, но крепкая.
- Михайлович.
- Тезки по отцу мы с вами, очень приятно, я - Александр Михайлович.
Костя кивнул. Ему было не очень приятно, что у него с этим жуликом одинаковое отчество.
- Прочитал вашу рукопись, - сказал издатель, когда они утонули в креслах.
- А мне сказали два месяца ждать, - разыграл удивление опер.
- Знаете, иногда наугад вытаскиваю рукопись из горы бумаг, пишут сейчас многие... Читаю. В этот раз рукопись оказалась вашей, - издатель внимательно посмотрел на Костю.
Костя ждал. Приговор его не волновал. Он был уверен, что издатель выудил именно его рукопись неспроста.
- Мне очень интересно узнать ваше мнение, Александр Михайлович - сказал опер, изображая волнение графомана.
Александр Михайлович неторопливо открыл пачку сигарет, щелкнул зажигалкой, закурил.
- Что подкупает? Знание жизни, подробности, которые за столом не придумаешь, язык местами ярок... Но детектив - жесткий жанр, это своего рода конструкция. Почти математическая конструкция. Он строится по своим законам, понимаете?
Костя кивнул.
- Закрученная интрига, увлекательная фабула... Преступником должен оказаться тот, на кого и не подумаешь в начале. Есть, конечно, различные виды детективов: Кристи, Чандлер, Буало - Норсежак. Не буду вас утомлять квалификацией, она всегда условна.
Костя снова понимающе кивнул.
- У вас, по сути, сборник рассказов, а не роман. А сегодня читатель любит романы.
То, что это хмырь был умен, сомнений у Кости не возникало.
- У вас уже есть сквозной герой, так что постарайтесь дать единую линию. Но все, должно быть объединено общей загадкой, понимаете? Общим движением сюжета.
Костя слушал эти умные слова и понимал, что не для того его пригласили, чтобы читать лекцию, как выстроить детективный сюжет. Не для того.
Возникла пауза.
И первый ее прервал Александр Михайлович.
- Мне сказали, у вас ко мне был еще какой-то вопрос?
"Вот оно!" - подумал Костя.
- Да. Видите ли, меня интересует некий Евгений Данилов. По моей информации он имел кое-какое отношение к вашему издательству. Мне бы хотелось получить о нем некоторые сведения.
- Какого рода сведения? - спросил издатель.
- Видите ли, человек этот исчез. Мы его ищем, и к нам поступила информация, что он заключил... или пытался заключить договор с вашим издательством.
- Откуда у вас такая информация?
Костя заметил, что издатель насторожился, но старается не показать этого.
- Александр... - Костя сделал вид, что припоминает отчество своего собеседника. Костя позволил себе эту запинку, чтобы тот понял, что он для него никто, просто жулик, а затем продолжил, - Ах. да Михайлович... Вам передали, наверное, что я в свободное от писания время занимаясь расследованием уголовных дел, а потому не могу вам раскрыть источников своей информации.
- Да, да... Мне что - то говорили.
Жулик улыбался. "Его голыми руками не возьмешь", - подумал Костя.
- У нас много, видите ли, авторов, многие приносят свои вещи под псевдонимами. Данилов, говорите? Я запишу, обещаю разузнать. Вы знаете, такая простая фамилия... Не зацепило.
Издатель достал из кармана авторучку, и что-то чиркнул на пачке сигарет. Затем задумался и продолжил валять ваньку.
- А постойте... Да, да! Вспомнил. Был у меня такой человек. Дал мне заявку на роман. Вы знаете, раньше была такая практика. Человек пишет на нескольких страничках, о чем будет его будущая вещь, ему выплачивают аванс, он заключают договор и работает. Но сейчас другие времена. От писателей, честно говоря, отбоя нет. Да и он был не в лучшей форме. Мне так показалось. По-моему он был пьющим человеком?
- Почему был? - резко спросил Костя.
- Ну, может и есть, просто мы расстались. Он хотел аванс, я ему отказал. Не в моих правилах выписывать авансы. Я работаю, так сказать, по факту... Алкоголизм, увы, для творческой интеллигенции - бич. Это постоянный поиск истины, самокопание... Нужен допинг...
"Что-то он темнит, - подумал про себя опер, - но до этого хмыря я еще доберусь".
- Продолжайте, пожалуйста.
- Да собственно и все. Я ему отказал. Тема была довольно любопытная интересная, я ему предложил написать вещь целиком, тогда прийти и поговорить. А пока никаких договоров, контрактов. Мы простились, и больше я его не видел. Если придет, дам вам знать обязательно.
- Хорошо, - сказал Костя. - Дайте знать.
- Рюмочку коньяку, - предложил издатель.
- Спасибо не пью, - отказался Костя.
- И это правильно. Увы, пишущие непьющие люди - это исключение, подтверждающие правило. А вы, молодой человек, поработайте, и приходите. Нам нужны новые, свежие авторы, и тем более, такие как вы, с опытом криминальной работы. Честно говоря, дилетантов, не переношу. Пишет, так называемый писатель о милиции, а он и милиционера-то живого видел только из окна. Понимаете, о чем я? И больше читайте, мой вам совет, прочитайте классиков детектива. Или вот еще есть такая полезная книжонка "Как сделать детектив"...
- Хорошо, - сказал Костя, - спасибо за советы.
Опер поднялся и демонстративно сунул руки в карманы, чтобы этот хмырь бдительности не терял и понял, что он на крючке.
- Надеюсь, мы еще встретимся, - сказал Костя многозначительно.
- Конечно, - сказал Александр Михайлович, по привычке улыбнувшись.
Костя был еще не так опытен, чтобы заметить в этой улыбке тревогу.

Пленник № 1

Данилов смотрел сквозь решетчатое окно на сутулую фигурку Толи Садецкого, гулявшего по аллее и безумно ему завидовал. Окажись, он на его месте сейчас рванул бы... Но куда? За спиной Толи маячила коротконогая фигурка охранника. Снова сыпал снег. Данилову стало грустно.
Роман не шел. Ему обрыдло сидеть в запертом помещении и питаться всухомятку. А тут еще три дня не давали спиртного и сигарет, впору было лезть на стенку, но потом сжалились, когда он начал выдавать тексты.
Данилов чувствовал, что медленно, но неукоснительно впадает в депрессию. Начиналась бессонница, порой мучавшая его еще до увлечения алкоголем. Пошли какие-то бредовые сны. Ему жутко не хотелось писать, но он знал, что если не напишет хотя бы двух страниц, то не получит ни жратвы, ни пива, ни сигарет. А получить он может в этом случае разве что по морде.
Хозяин не заглядывал давно, казалось, он просто забыл о его существовании. Но как только Данилов, вспомнил о Александре Михайловиче, заверещал замок, тот появился на пороге, легок, как говорят, на помине. Чтоб его...
- Как поживаете? - спросил издатель, сверкая своей дежурной улыбкой.
Таким тоном начальник равнодушно интересуется у своего подчиненного, чтоб забыть о нем, как только тот пробормочет, что все хорошо. Данилов многое бы мог отдать, чтобы этот человек забыл о нем.
- Странный вопрос, - ответил Данилов.
- Почему?
На лице издателя продолжала сиять улыбка. Данилову захотелось засветить по ней кулаком. Он промолчал.
- Вы сами виноваты, разве не так? Зачем устраивать спектакль? Поймите, чем быстрее вы закончите свою книгу, тем лучше.
- Лучше для кого? - спросил Данилов.
- Для вас, прежде всего.
- Я не верю, что вы меня отпустите.
- Это ваше право, верить или не верить. Ваше право.
- А сумасшедший Толя гуляет, - почему-то сказал Данилов.
- Будете себя хорошо вести, тоже выйдете на прогулку.
- Вы шутите?
- По-моему я не похож на шутника.
- Это точно. Мне не хватает выпивки. Хотелось бы хоть иногда чего - покрепче, - попросил Данилов.
- Оставь я вас на свободе, что бы вы написали, дорогой Евгений Сергеевич? Спились бы и все. Ладно, я подумаю, - уже примирительно сказал издатель.
- Что вы хотите за мое освобождение? - спросил Данилов.
- А что у вас есть? - весело спросил Александр Михайлович.
- Квартира, например, двухкомнатная.
- Я похож на бандита?
Данилов внимательно посмотрел на издателя. И подумал: "Ты не похож на бандита, ты похож на полного психа, ублюдок!" Но, конечно, в ответ лишь кисло улыбнулся.
Александр Михайлович собрался уходить, Данилов заметил, что он чем-то расстроен.
- Я хочу, чтобы вы написали ваш роман. И больше ничего. Поработаете хорошо, продвинетесь, и думаю... получите право но прогулки. Но без фокусов...
"Все-таки, что-то здесь не так, - подумал Данилов с надеждой. - У него явно проблемы. Может, что-то изменится?"
Издатель вышел, не прощаясь. Выйдя от Данилова, он направился к Афанасию Петровичу Казаринову - начальнику охраны Дома творчества.

Охрана

Охранники Дома творчества - Грустнов, Толкачев и Милютин (Воробей, Филин, Грач - по Данилову) были ребятами без комплексов, все из бандитских группировок. Пришли они сюда, польстившись на непыльную работу и приличный заработок. Ни тебе стрелок, ни разборок - тишина и покой. Обитатели Дома творчества особых хлопот не доставляли. График работы у охранников был скользящим. Они имели харч, койку и пятьсот долларов ежемесячного жалования. В их обязанности входила охрана, мелкая уборка, примитивная кулинария. Дежурил ночью кто-то один. Охранникам, правда, приходилось соблюдать некоторые странные правила. Например, изредка обслуживать ублюдков-писателей за общим столом на первом этаже, при этом надевать смокинги и изображать из себя лакеев. Необходимость быть вежливыми сильно угнетала. Ребята с трудом подавляли в себе искреннее желание треснуть какому-нибудь пишущему жлобу промеж рогов. Охранникам предписывалось так же поменьше говорить, а еще лучше вообще не разговаривать со своими подопечными.
Все охранники были людьми одинокими, подбирались они с учетом своего семейного положения. Шеф охраны Афанасий Петрович Казаринов разъяснил ребятам, что утечка информации (если кто-то разболтает, чем они занимаются друзьям или знакомым) сразу повлечет увольнение. "На другой свет", - коротко и дружелюбно уточнил Казаринов. Охранники побаивались эту бородатую бестию.
Афанасий Петрович Казаринов занимал небольшую комнатку во флигельке и совмещал должности главного охранника и распорядителя "Дома творчества". Человеком он был во всех отношениях интересным, за его плечами высилось тридцать лет беспорочной службы во внутренних войсках, где он прошел путь от младшего надзирателя до начальника исправительно-трудового учреждения, затерянного на просторах Восточной Сибири. Выйдя в отставку, Афанасий Петрович вернулся в Москву, и, будучи не обремененным семьей, поселился со своей овдовевшей сестрой. Отдохнув пару месяцев от службы, Казаринов озаботился поисками работы. Пенсия подполковника по нынешним временам не гарантировала спокойной и сытой старости. Афанасий Петрович был он далеко еще не стар, но и не был молодым и энергичным, которых зазывали различные фирмы через рекламные газетенки.
В отставке Афанасий Петрович запустил бороду, привычно полеживая на диване, лениво пролистывал газеты, выискивая вакансии. А нынешнюю работу свою он нашел совершенно случайно. Один кореш, еще по службе в ИТУ посоветовал обратиться к известному издателю, у которого немалый штат охраны, и помимо прочего замолвил за него словечко. С издателем кореша связывали какие-то делишки. Этим издателем. оказался Александр Михайлович Багиров...
Узнав, что Афанасий Петрович прошел столь доблестный ратный путь Александр Михайлович после непродолжительной беседы пригласил его на должность распорядителя Дома Творчества. Сам Афанасий Петрович не смутился спецификой своей новой работы. Он привык исполнять приказы. Раньше они исходили от государства, теперь от частного лица. Времена меняются. Какая разница, кто платит за выполнение приказов? Понравилось, Афанасию Петровичу, что его работа будут несуетной и спокойной. Он устал от суеты и многолюдья. Что такое пять-шесть щелкоперов по сравнению с полутора тысячами зэков?
Афанасий Казаринов, за глаза называемый охраной дедом, вообще не появлялся перед писателями, в его задачу входило наблюдение и контроль над охраной, поддержание внутреннего распорядка. Этим ремеслом он владел в совершенстве, Такой опыт не пропьешь... да и не пил Афанасий Петрович. Так иногда пару рюмашек мог пропустить под настроение, под нудный дождик.
Была у него, помимо прочего еще одна деликатная персональная обязанность. Об условиях ее исполнения было оговорено сразу, во время первого разговора с работодателем. Это обязанность состояла вот в чем. Афанасий Петрович отправлял на тот свет исписавшихся авторов, причем делал это самостоятельно, один. Охранникам доверялось лишь проводить их в последний путь. То есть, вырыть яму, вынести труп из дома, сбросить его в могилку и присыпать землей.
Методы, каким "дед", отправлял в бессмертие авторов, определялось каждый раз по разному. Нож, пистолет, удавка... Дед употреблял их в зависимости от настроения и пожеланий хозяина. Хозяин только в одном случае вмешался. Недавно, с той женщиной. "Не хочу, чтоб ей было больно", - сказал он. "Понял", - ответил Афанасий Петрович. Они вообще понимали друг друга с полуслова. За черную работу (рытье могилы, вынос тела, закапывание) охранники получали премию - сто долларов. Ребята волновались, если премии выпадали редко.
Казаринов любовно обустроил свой флигелек: там стоял телевизор, диванчик, и, находились его мониторы, такие же, как в отделении охраны. Только мониторов было на один больше. За охраной ведь тоже надо наблюдать. Охранников для дачи указаний Казаринов вызывал к себе по рации. Строг был отставник, спуску охране не давал. Филина, когда тот ткнул кулаком в живот пленника № 1, он отчитал сурово и пообещал, если подобное повторится лишить премии. Потому что без санкции, без команды.
Казаринову его работа нравилась. В часы досуга, полеживая на диванчике, он читал и перечитывал Шопенгауэра, находя у него немало точных и близких себе мыслей. Только одно беспокоило деда: рано или поздно все кончается. Рано или поздно закончиться и его спокойная служба. Он ясно осознавал это, но старался на этой печальной мысли не задерживаться. Платил ему хозяин хорошо, трат у Афанасия Петровича было немного. Он купил машину, помогал своей овдовевшей сестре, не забывал откладывать денежки и на черный день. Черные дни он знал, по опыту, могут нагрянуть в любой момент.
А издатель зашел к Афанасию Петровичу поинтересоваться вот чем.
- Как она умерла? - спросил Александр Михайлович, отказавшись от предложенного дедом чая.
- Не мучалась. Слаба очень была, шея тоненькая, как у птички, - ответил распорядитель.
- Причем тут шея, я же просил укол, - вскинул брови издатель.
- Нет, это я так, Александр Михайлович... Уколол, уколол, не волнуйтесь. Я в смысле, что она не сопротивлялась. А знаете, какими были последние ее слова?
- ...?
- "Спасибо"... - вздохнув, поблагодарил Багиров.

Пленник N 2

Анатолий Садецкий роман

У тебя очаровательные коленки, девочка...

Во время своих прогулок по городу я частенько заглядываю в бар на Сиреневой улице пропустить рюмашку. С его владельцем Димой Саржиным мы работали в одной школе, он преподавал географию. Вот такие происходят метаморфозы в период первоначального накопления капитала! Теперь Дима - бармен и одновременно владелец маленького, но уютного бара, несуетного заведения, где можно выпить и послушать спокойную музыку.
Наше городское начальство давно собирается прикрыть бар, но ходят слухи, что ушлый Дима подкармливает полезных людей в администрации, и потому кафешка его живет и побеждает унылое разнообразие нашего городка.
На Диму Саржина жители Сиреневой улицы регулярно пишут доносы, в том числе и в нашу газету. Все дело в том, что у Димы в баре туалет не предусмотрен. Просматривая редакционную почту, я незамедлительно отправляю в корзину для бумаг возмущенные письма жителей этой окраинной улочки, которые возмущаются тем, что некие сомнительные личности писают под заборами домов добропорядочных граждан. Я делаю это потому, что бывший коллега открыл мне кредитную линию. В его баре можно прекрасно скоротать тусклый вечер. Сегодня именно тот случай, когда надо перевести дух, поразмыслить над романом. Сижу, потягиваю дешевый бренди со льдом, мой бывший коллега - само участие.
- Ты бы закусил, Андрей, хлещешь свой бренди, будто это пепси.
- Хорошо, принеси чипсов, что ли...
- Разве это закуска! Чипсы! Пожарить тебе антрекот? Если на мели ты же знаешь, ты всегда можешь...
- Спасибо, Дим. Мне не хочется лишний раз злоупотреблять твоим расположением. И потом, сегодня я объелся этих гребаных гамбургеров.
- Чего ты такой кислый? Неприятности на работе?
- Да, в общем, нет, - отвечаю я.
Я допил свой бренди и решил проветриться.
- Ты все? - спросил Дима, вытирая высокий стакан для коктейлей, напитков, которым вовсю балуются наши школьницы.
- Не знаю, может, еще вернусь...
Я выхожу. Теплый летний вечер. Пустая Сиреневая улица, сирени здесь давно нет, лишь чахлые тополя. Кружевные тени на асфальте. Слышу - цок-цок-цок - цокают каблучки. Впереди меня идет девушка, джинсы обтягивают стройные ноги. Думает, наверное, что в джинсах по нашему городу ходить безопаснее. Я иду следом за ней, наблюдаю. Походка, как у фотомодели. Кто это? Цок-цок-цок. Торопится, наверное, домой. Вот она оглянулась, я изобразил на лице нечто, напоминающее улыбку. Она ускорила шаг. Я тоже. Она обернулась, я приветливо, помахал ей рукой, прибавил шаг. Он еще раз оглянулась и вскоре побежала. Испугалась, глупенькая. Я остановился и смотрел, как стройная фигурка становится все меньше и меньше.
***
Утром Анжела позвонила мне в редакцию. По голосу я понял, что она нервничает.
- Андрей, есть новости по нашему делу!
- Неужели? - удивился я. - Что-то новенькое?
Мне было жутко интересно. Роман мой стал понемногу выдыхаться. Он напоминал мяч, из которого понемногу выходил воздух. Мне хотелось подробностей и нового поворота, виража.
- Слушай нам надо встретиться. Мне нужно кое о чем с тобой поговорить... - сказала Анжела. - Можешь ко мне приехать...
Когда мы встретились, она внимательно смотрела на меня своими зелеными глазами. Она была взволнована. На лице играл румянец. У нее не очень привлекательное на первый беглый взгляд лицо, которое надо уметь разглядеть и оценить. В юности я уделял лицам чересчур большое внимание. Оля, Марина, а еще в школе бегал, помню, за смазливенькой одноклассницей Надей Тропининой, упокой Бог ее душу, кстати, она оказалась, одной из жертв нашего маньяка. С годами приходит понимание, что у женщин помимо лица можно отыскать немало других достоинств и прелестей.
Мы встречаемся в ее тесной квартирке. Как только я появляюсь, она сразу начинает хлопотать, гремит на кухне кастрюльками и тарелками, хочет меня побыстрее накормить. Замечательное качество! Не все женщины с кукольными лицами им обладают, надо заметить. Когда стол накрыт, мы усаживаемся, и Анжела наливает мне рюмку водки. Под супчик, - милое дело", - говорит она. Действительно милое, кто бы спорил. Водка под супчик.
Не успев доесть ее замечательный суп, а пока я ем, она сидит и смотрит на меня, подперев рукой щеку, я кладу ложку, и мои руки устремляются под стол к ее ногам. Сначала к икрам, потом руки двигаются выше, выше, добирается до коленей, потом ползут как разведчики выше, выше пробираясь к влажной и манящей тайне...
- Может, ты все-таки доешь, бесстыдник!
- Успеется...

Мы лежим и курим в постели.
- Что случилось? Начальство давит? - спрашиваю ее.
- Начальство давит всегда. Все поставлены на уши. Я вот что хотела тебе сказать. Одна девушка, Андрей...
- Как еще одна? Что за девушка? - всполошился я.
- Да нет, слава Богу, все обошлось. Просто одна девушка сообщила, что ее вечером преследовал мужчина.
- Такое случается иногда, не все же пока еще гомики.
- Она его описала... и... он очень похож на тебя.
Тут я расхохотался.
- Бедная Анжела, этот маньяк сведет тебя с ума! Да, припоминаю, я минуты три шел за какой-то девушкой. Ты понимаешь, шел из чистого любопытства. Я выбрался от Димы Саржина и прошел пару сотен метров за какой-то юной особой. Хотел просто посмотреть на ее реакцию, узнать, как она поведет себя. Эксперимент своего рода. Она оглянулась, и я помахал ей рукой. Только и всего.
- У тебя было странное лицо, так она говорит.
- Анжелочек, дорогой, вчера у меня был тяжелый день, утром разговор с этим тупицей - главным редактором, потом я потащился на открытие "Макдональдса", затем заглянул к Диме Саржину, принял граммов триста бренди... Лицо у меня было, может быть, не самое радостное. И потом, были сумерки, нас разделяло три десятка шагов.
- Я объяснила ей, что это журналист из нашей городской газеты. Тогда она успокоилась.
Я задумался.
- А ты знаешь, это тема для материала! - воскликнул я. - Я, пожалуй, напишу об этом. Потом будет небольшое интервью с тобой, и далее последует вывод: девушки со стройными ножками без страха не могут выйти на улицу, в каждом мужчине они видят монстра. Жить в нашем дрянном городишке стало невозможно. А? Как тебе?
- Этот маньяк, точно, сведет меня с ума! - вздохнула Анжела.
- Иди ко мне...
Я потянул ее к себе... Он не сопротивлялась.

***

Брак - сложная штука. Я думаю вот о чем. Скажем, Оля, или Марина, ответь, мне кто-нибудь из них в свое время взаимностью, став моей женой, они бы так же промывали мне мозги, как и моя благоверная Катерина, или все сложилось бы иначе?
Правда, мою половину иногда настигают приступы нежности.
- Может, нам завести ребенка? - жалобно говорит она.
- Думаю, это хорошая идея, дорогая. Но мне кажется, что лучше немного подождать. Год - два.
- Ты полагаешь, что-то может измениться? Ты серьезно веришь, что сможешь переломить судьбу?
У нее при этих словах очень несчастный вид.
- Надо попробовать, - говорю я, загадочно улыбаясь, и вижу по ее глазам, что она мне не верит.
- Подожди немного... Я скоро закончу свой роман. Осталось немного совсем чуть-чуть.
- Кому сейчас нужны романы! Подумай! Посмотри на вещи трезво!
- Давай, все-таки немного подождем, - я двусмысленно подмигиваю жене...

Пленник № 1

Издатель выглядел непривычно деловитым и озабоченным. На лице его отсутствовала даже дежурная улыбка. Данилов это сразу, не без удовлетворения, отметил.
- Как дела? - спросил Александр Михайлович, устроившись по обыкновению, на стуле напротив монитора.
- Нормально, - пожал плечами Данилов. Когда появлялся издатель, он пересаживался со стула на свою кровать.
- Движется? - поинтересовался Багиров.
- Немного, - уклончиво ответил пленник.
- Евгений Сергеевич, мне хотелось бы поконкретней. Что там у вас будет дальше. Нет, я понимаю, процесс письма интимный. И все-таки. Чтобы не было проблем в дальнейшем? - спросил издатель.
- Вы же читали заявку?
- Знаете, столько всего приходится читать... И потом, замысел, план от реального воплощения, сами понимаете, порой оказывается весьма далеким.
"Этот козел, - подумал Данилов, - все-таки обладает каким-то чертовским магнетизмом".
- Ну что ж, попытаюсь рассказать. Думаю, мой герой, капитан Топилин, разыщет девушку по маузеру, - начал Данилов. - Ведь где-то он должен быть на учете... Вещь музейная... И он постарается связать воедино всех троих убитых. Их что-то должно объединять... Я думаю, вот что. У девушки был дедушка, пенсионер, ветеран, герой чуть ли не гражданской войны, там он в подарок свою именную пушку и получил... Итак, этот дедушка умер, двинул коньки...
- Так, - кивнул издатель.
- Что могло стать причиной его внезапной смерти? Скажем, банкир в недалеком прошлом был пирамидальщиком. Дедуля вложил свои трудовые сбережения в банк, а тот лопнул. После этого он заболел, схватил инфаркт, инсульт, язву, а, может, даже слегка помутился рассудком.
Издатель внимательно слушал, продолжая кивать.
- Потом что-нибудь жилищно-коммунальное, - продолжил Данилов. - Протек потолок, например, в ванной. И он отправился к главе управы.
- Допустим.
- Тот его, как водится, послал. У дедушки опять что-нибудь заболело. Слег. Куда обращаются у нас по старинке в последнюю очередь? К прессе, конечно. А этот спичрайтер в то время работал в небольшой газетке. Я сам в такой работал. От пенсионеров отбоя не было. Просто одолевали звонками, визитами. Знаете, сейчас есть такие окружные, районные газеты в Москве. Так вот дедушка к этому писаке и направился. Со своей болью. А тот нежно, ласково, но настойчиво его отфутболил.
- И что же?
- Старичок дал дуба, выходя из редакции, прямо на лестнице. Ну, а внучка была в курсе...
Подумав, издатель сказал:
- Так... Вы думаете это достаточный мотив, чтобы молодая девушка, его внучка. По вашему описанию, красотка, взяла из секретера дедушкин маузер и стала мочить одного за другим всех его обидчиков?
- Тут не так все просто, Александр Михайлович. - Ее мотивация глубже. Она из простой, но интеллигентной семьи. Инженеров или учителей, учится в институте на историческом факультете, и, предположим, ее интересует Франция шестьдесят восьмого года. Ей интересен терроризм, как явление, как средство сопротивления, как способ борьбы с бездушной государственной машиной. Ее не интересует насилие, как таковое, но только как форма социального протеста. Он девушка умная... и не собирается брать в заложники детей и беременных женщин. По сути, она карает за дело. Кто ее жертвы? Банкир - вор, глава управы - взяточник, бездушный щелкопер...
- Для того чтобы хладнокровно убить троих этого мало, - возразил Александр Михайлович. - Одного интереса к проблеме терроризма. Да и в одиночку, это вряд ли возможно.
- Да маловато, - согласился Данилов, - и все же... Я думаю, у нее есть сообщники, или сообщник, быть может, юноша, влюбленный в нее, и, скажем так, разделяющий ее интересы.
- Неужели теперешняя молодежь так любит своих предков?
- Допустим, у нее не было матери и отца, дед воспитывал ее один. Родители погибли в автокатастрофе, а? - предположил Данилов.
- Пусть отец погибнет, а мать надо оставить. Но ей не до нее, у нее своя жизнь, она стремится устроить ее, - уточнил Александр Михайлович.
- Можно и так, - вновь согласился Данилов. - Топилин находит ее по пистолету, и каким-то образом ему удается связать все эти узелки воедино.
- ...?
- А потом он в нее влюбляется, - продолжил автор. - Он следит за ней, и все больше ловит себя на мысли, что начинает в нее влюбляться.
- Но у нее же есть юноша?
- Да. Но она в него не влюблена. Она... Короче, он для нее хороший друг, не более того.
- Коллизия интересная, - кивнул издатель.
- Наконец, Топилин раскрывает ей себя. Это его последний шанс, спасти ее, понимаете. Она в него тоже влюбляется. Но тот юноша... она ему благодарна за соучастие, жалеет, но любит все-таки Топилина.
- Дальше.
- ФСБ проводит свое расследование, ведет и Топилина, и эту девушку, и в один прекрасный день накрывает. Но они работает топорно, и в завязавшейся перестрелке девушку убивают. Топилин остается жить, но понимает, что он тоже на крючке, у него ведь роман с террористской, а это тянет больше, чем на должностное преступление.
- Так.
- А тот юноша, он, полагает, что во всем виноват Топилин и убивает его.
- Логично.
- Ну а что дальше с этим юношей делать я еще не определил. Арестовывают, наверное, - перевел дух Давыдов.
- Подождите, а тот его приятель, который зазывал героя к себе в службу безопасности, ведь он как-то исчез у вас из поля зрения. Он должен выстрелить.
- Как вы сказали? Не понял?
- Послушайте, - издатель заметно разгорячился. - Этот самый приятель, который работает в службе безопасности. Предположим, это СБ, или крыша того самого банкира, которого подстрелила девушка. А крыше интересно, кто укокошил их дойную корову. Они ведут свое расследование. Свое! Этот приятель Колян, по-моему, пытается выведать у Топилина кое-какие детали и подробности. И тот непроизвольно (приятель же) колется, и тогда бандиты выходят на след. Но опаздывают. Девушка мертва, Топилин мертв, они убирают парнишку. Может так... Подождите, а может, предлагают этому парню работать на себя... Тут есть над чем подумать...
- Да... - протянул Данилов.
Вот такой у них состоялся конструктивный разговор. А вечером Данилов получил бутылку конька, овощи, лимон и горячее мясо с картошкой.

Пленник № 1

Евгений Данилов роман
Господин Маузер

...Топилин в последнее время ловил себя на мысли, что начинает испытывать к этой девушке чувство, значительно более глубокое, нежели профессиональный интерес. Она ему нравилась эта стройная темноволосая красотка, подозреваемая в совершении трех хладнокровных убийств. Следуя за ней на расстоянии тридцати шагов, он с удовольствием наблюдал за ее легкой, воздушной походкой. Он отмечал про себя, что она неизменно ходит в темных (черных, темно-синих, темно-коричневых), в обтяжку джинсах, хотя ножки у нее были безукоризненные.
Утром Топилин вел наблюдение, устроившись на скамейке в скверике в сотне шагов от ее подъезда. Скамейки были сырыми от росы, сыщик клал под задницу папочку для документов из дерматина, закуривал. Посматривая в газету, не забывал поглядывать и на подъезд. Девушка выходила в половине девятого утра, подождав, пока она двинется по дорожке прямехонько ведущей к метро, он вставал и шел за ней.
Топилин следовал за ней тенью, не без труда пытаясь представить, как он вынимает из сумки маузер и стреляет. Хотя, может, стреляла и не она, может, это делал тот юноша, который провожал ее домой, и с которым они чуть ли не каждый вечер гуляли по бульварному кольцу, заставляя Топилина, мучаться как рядового топтуна из наружки. Но, наблюдая за этой парочкой, ревнуя, Топилин понял важную и обнадеживающую вещь: между ними нет юношеской страсти. Гуляя, они старомодно держались за руки, не останавливаясь поминутно, чтобы слиться в бесцеремонном поцелуе. Они скорее походили на брата с сестрой, что давало Топилину повод для любопытства и надежды.
О чем они говорят, во время своих прогулок, размышлял опер, может, планируют новое убийство? Может в их цепочке убийств есть еще и четвертое звено, а может, и пятое, и шестое. Мало ли кто мог насолить ее деду за его долгую славную биографию. Можно устроить массовый отстрел неугодных, не уважающих старость чиновников, начиная от президента и кончая рэповским сантехником, не пожелавших менять прокладку в кране.
Честно говоря, Топилину из команды уже имевшихся покойников более всего было жаль спичрайтера. Молодой парень...
Спустя несколько дней, такого наблюдения-любования он решил, что пора входить в контакт. Вероятно, они уже заметили его, и просто водят за нос.
И вот однажды утром, (золотистым теплым утром ранней осени), поднявшись со своей скамейки, он, устремившись за девушкой, догнал ее и нагловато произнес в спину:
- У вас легкая походка, - при этих словах Топилин, ощутил легкие прыжки собственного сердца.
Девушка, не сбавляя шага, окинула его оценивающим взглядом через плечо. Причем взгляд скользнул по ногам. Топилин глянул на свои ботинки. Ботинки, были старомодными и не чищенными. А ботинки - это первое дело.
- Отвали, - сказала девушка и ускорила шаг.
Топилин от подобной грубости несколько опешил, но надо было играть дальше.
- Девушка, я понимаю, что на улицах сейчас знакомиться не принято. Вижу, я не произвел на вас впечатления?
Она шла молча. Топилин смотрел на ее профиль. Носик был очаровательно вздернут. На крылышке носа таилась крошечная родинка.
- Скажите что-нибудь, - попросил Топилин, подумывая, что до героя боевика ему далековато, старому козлику.
Девушка молчала, гордо держа головку.
- Дайте мне шанс проявить себя, - сказал он.
- Считай, что уже проявил.
Топилин чувствовал себя с этой юной особой безнадежно старым, он даже на минуту, забыл, что она подозреваемая. "А что если в ее сумочке через плечо - маузер, - мелькнула мысль, - между тетрадками, лежит и ждет своего часа".
- И все-таки, девушка...
Тут она остановилась. Их взгляды встретились. Глаза ее были спокойны и холодны.
- Я вас слушаю.
- К чему мы перешли на вы... - сказал Топилин.
- Давайте не будем, ладно? Что вам нужно?
- Познакомится.
- Меня зовут Катя.
- А меня Сергей, - беззаботно, как полный олух, произнес Топилин. Он почувствовал, что рот его разъезжается до ушей.
- Что дальше? - спросила Катя.
- Ну, положено, пригласить куда-нибудь.
- Интересно, куда вы можете меня пригласить?
Топилин поднял к небу глаза. Число мест, куда он мог ее пригласить, определялось скудостью его кошелька.
- Может, хватит? - спросила Катя.
- Что хватит? - вполне искренне удивился Топилин.
- Дурака валять хватит! Я вас давно заметила, Вы за мной следите.
Топилин задумался.
- Почему нельзя ходить за девушкой, которая понравилась, а? Может я сексуальный маньяк?
- Вы не похожи на стеснительного юношу, вздыхающего под окнами. И на маньяка тоже.
- А на кого я похож?
- На шпика.
- Вы потрясающе спокойны.
- А почему я должна быть не спокойной?
- Ну... Тогда разрешите с вами побеседовать, как шпик.
- Удостоверение сначала покажите.
Топилин суетливо, полез в боковой карман пиджака, вытащил книжечку.
- О чем будем беседовать? - спросила девушка, мельком глянув в его документ.
- А вы не догадываетесь?
- Понятия не имею.
- Тогда присядем?
- Я опаздываю, у меня лекция.
- Понимаете, Катя, мне не хотелось бы вас вызывать повесткой? А что важная лекция?
- Ладно, присядем, - ответила девушка, подумав. - Где?
- Есть у метро павильончик на свежем воздухе, летнее кафе. Поговорим там. На кофе у меня денег хватит, уверяю вас.
- Хорошо...

Пленник № 2

Анатолий Садецкий роман

У тебя очаровательные коленки, детка

Эпилог

Анжела, ангел мой, прости, но... я должен убить тебя. Это мне будет сделать непросто. Но законы жанра, как и любые другие законы, обязательны для исполнения. Только сделав это, я смогу поставить точку в своем романе, а ты сама понимаешь, что он, этот роман, для меня значит. Это мой шанс, единственный шанс, и я не могу его упустить. Не могу. Единственное, что я могу обещать тебе - я сделаю это не больно. Может, когда ты задремлешь на моем плече. А на прощание я буду долго целовать твои колени, пока они не остынут.
Поставив точку, я пойду в милицию. А свой роман отправлю в "Лидер - пресс" - самое мощное наше издательство.
Как ты думаешь, там смогут устоять перед искушением, опубликовать мой роман? Ведь его автор - не провинциальный журналист-неудачник, а самый настоящий убийца, маньяк. Наверное, и наша газетенка разродится первополосным материалом с аршинным заголовком, будет что-нибудь вроде "Монстр был среди нас".
Пока, Анжела. Я иду к тебе. Точка.

Андрей Караваев - Анжеле Хабаровой. СИЗО

Здравствуй, Ангел! Может, так оно и лучше. Все случилось, как я и предполагал. Почти так. Только ты - осталась жива. Но это не самый мой большой просчет, согласись. Я даже этому рад. Мой роман приняли "на ура" в "Лидер - Пресс", нюх у редакторов там отменный. И заголовок в газете был почти такой же, как я предполагал. Только ты жива, мой ангел. Жива. Честно говоря, такой прыти я от своей жены не ожидал. Не предполагал, что она начнет рыться в потаенных ящиках моего стола. Я не мог предвидеть, что, прочитав мою рукопись, у нее возникнет законный вопрос, откуда у тихого человека средних способностей столь богатая фантазия и знание "убийственных" подробностей.
А старина Дима Саржин? Тоже удивил. Он, оказывается, записывал в свою тетрадочку мои долги и рядом ставил числа. Такой педант, этот географ! А накануне убийств я выпивал крепче обычного. Сопоставить все это было легко. Что ты и сделала.
Когда на моих запястьях защелкнулись наручники, и твои глаза осветились болью, я удивился. Ты любила меня, ты любила меня по-настоящему?
Наше демократичное государство на смертную казнь наложило мораторий. А значит, если я буду себя хорошо вести, меня через лет двадцать выпустят. Сколько я смогу еще написать!
Самое интересное в этой истории, что в итоге все оказались в выигрыше. Все. Ты жива. Я почти знаменит, скоро мой роман будут читать в каждом вагоне московского метро. Все отмечают, что он, мой роман - уникальный феномен саморазрушения. Моя жена скоро станет обеспеченной. Почти все в выигрыше. Только этим малышкам не повезло. А Надя Тропинина... Она меня грубо отшила еще в школе. Ты раскопала этот факт моей биографии? Конечно, раскопала. Я хотел убить тебя, что соблюсти, законы жанра. А получилось только на бумаге. Но все равно.
Я не сумасшедший! Я просто не могу ничего придумывать. Я пишу только о том, что испытал. Психиатр, которого тут ко мне приставили, все допытывался, отчего я возбуждаюсь более всего, и мучил ли я в детстве кошек. Я его послал, потому что не хочу в психушку.
Я не открыл ему, с каким самозабвением, ощущением, пронзающего счастья, я целовал всегда женские колени, теплые, остывающие. Но больше других я любил твои. Они, поверь мне, самые замечательные в нашем дрянном городишке. Прости.

Конец

Пленник № 2

Толя Садецкий ждал издателя, ждал его оценки, приговора. С таким нетерпением и надеждой, он мало, что ожидал в своей жизни. Даже отзывов из издательств, еще в те времена, когда рукописи возвращались и рецензировались. Тогда он весь, трепеща, подбегал к почтовому ящику, надеясь получить конверт с логотипом журнала и с краткой запиской: "Гениально! Звоните скорее!". Но тогда все это выглядело неосязаемыми мечтами, надеждой на случай. А теперь...

- Здравствуйте, Александр Михайлович! - произнес Толя, унимая сердечную дрожь, когда тот появился в его комнате.
- Здравствуй, Толя. Как ты? - спросил издатель.
- Хорошо.
Издатель вошел резкой походкой. Сел на стул и внимательно посмотрел на Толю. Он смотрел ему прямо в глаза, и в этом взгляде почувствовал нечто такое, от чего ему стало не по себе.
- Хочешь знать мое мнение? Да? Трепещешь? Волнуешься?
- Конечно, - напрягшись, сказал Толя.
- Полная дребедень! Это не роман, Толя. И объем маловат. И вообще... Прости, за грубость, но я человек прямой. Херня! Я, почему тебе это говорю? Хочу, чтобы ты стал настоящим писателем.
Толя онемел.
- Начнем с хода. Ход не нов, это, мягко говоря. Пишущий человек, alter ego автора оказывается преступником. Это у Агаты Кристи тысячу лет назад было. "Убийство Роджера Экройда" читал?
Толя никак не мог ожидать такого поворота. Он, конечно, читал Кристи, но какое это имеет значение? Ходов-то немного в принципе. Ну и что это меняет?
- Далее, - продолжал Александр Михайлович. Знаю твою любовь к Стивену Кингу. Я к его творчеству тоже не равнодушен. Ты читал, я думаю, рассказ "Убийство в Нью-Шароне". Там ведется рассказ о маньяке от первого лица. Ты, мягко говоря, позаимствовал сюжет у миллионера - писателя. Он, конечно, не обеднеет. А о моей репутации ты подумал? Но дело опять-таки не в этом. Главное - текст. Мотивация преступления должна быть обоснованной, реальной, понимаешь. А получается, что твой герой убивал лишь потому, чтобы написать об этом и прославиться? Чушь! Не вижу ничего оригинального. Маньяк, который убивает, для того чтобы поцеловать остывающие колени. Бред! Вымысел! Литературщина! Говно! Почему он не трахает умирающих во все места! В задницу! А?
Толя был ошарашен, он готов был согласится с некоторыми замечаниями, но почему столь уничижительная критика раздается только сейчас, ведь он эту вещь писал давно. Почему только сейчас, когда уже поставлена точка, он слышит все это? Ведь, к нему приходили, у него аккуратно списывали с дискеты материал... Теперь у него появилось такое ощущение, будто Александр Михайлович раньше его романа не читал, а просмотрел текст только что, перед тем как зайти.
- Я не совсем с вами согласен, - промямлил Толя. - Я готов внести изменения, где-то дополнить, что-то развить, но в целом, мне представляется, что текст жизнеспособен...
Издатель остановил его взмахом руки.
- Подожди. Давай к сути, к достоверности. Я понимаю, что ты не убивал в своей жизни. Но не думай, что это просто. Ты считаешь легко накинуть удавку на шею человеку? Видеть его муки, судороги, чувствовать, как он дергается, как цепляется за жизнь, как царапает тебя, как его... или ее ногти впиваются в твою кожу?
Толя молчал. Издатель продолжал:
- А потом он вдруг слабеет, ты понимаешь, все кончено, из него понемногу уходит жизнь... Это жутко, Толя.
Толя по-настоящему испугался. Глаза у Александра Михайловича горели. Толе стало зябко под пристальным взглядом издателя. Ему вдруг пришла в голову мысль: а не приходилась ли издателю самому убивать, так красочно и эмоционально он все это описывает. Толя не мог вымолвить и слова.
- Ладно, - уже примирительно сказал Александр Михайлович. - Я на досуге поразмыслю, что можно с этим текстом сделать. Не огорчайся. Может еще несколько раз надо будет пройтись по нему, посмотрим.
Тут Толя обрел, наконец, дар речи и, слегка заикаясь, произнес:
- У меня еще один родился сюжетец...
- Какой? - издатель деланно выгнул брови.
Толя неуверенно пожал плечами.
- Только вы не подумайте, что я на что-то намекаю, просто... Понимаете, берешь какую-либо ситуацию, а потом доводишь ее до некоего абсурдного неправдоподобия. Понимаете?
- Что ты имеешь ввиду? У меня мало времени, Толя говори. Я тороплюсь.
- Я об этом.
Толя рукой обвел окружающее его пространство.
- ?..
- Вот это все - вы, мы, этот дом.
- Ну...
Толя оживился.
- А если представить, что мы сидим и пишем, но всех нас ждет неминуемая гибель. Писатели пишут под страхом смерти. Кто-то знает, что его ждет, а кто - то - нет, и глупо надеется, что ускользнет. Но один из пленников знает точно. Он понимает, что каждая буква, строка, абзац, страница приближают его к смерти. И пишет, потому что у него нет выбора. Гибель неминуема, но он по-своему счастлив. Он не торопится, он по-флоберовски шлифует каждую фразу, но эти фразы приближают его к неизбежному концу!
Толя перевел дух. Александр Михайлович задумался. Потом резко встал.
- Забавно, Толя! Это мы обсудим... позже, ладно. А теперь ты лучше пошлифуй эти свои "колени", они мне... не нравятся... Больше динамики, а потом характеры весьма схематичны, дай историю его отношений с этой одноклассницей, например. Его подружка Анжела меня не впечатлила. Такая тупая девчонка, а что-то быстро она его раскрыла. Тебе не кажется? Потом жена. Очень уж ты бегло ее описал. Ну, мучается она, а почему? Ладно, пока, думай...
- У меня просьба, Александр Михайлович. Вы не достанете мне "Мизери" Кинга? - попросил Толя.
Издатель улыбнулся.
- Нет. Толя, я же сказал, мы потом обсудим твой новый сюжет. Тебе не стоит отвлекаться. Надо закончить сначала одну вещь, а потом браться за другую.
Толя пожал плечами.
Издатель вышел, щелкнул замок. Когда дверь за ним закрылась, Толя почувствовал обиду. А он, дурак, уже решил, что известность подошла к нему близко, очень близко, он ощутил уже аромат славы - слащавый запах цветов, дорогих сигарет и модных духов. И теперь все надо начинать сначала. Или почти сначала.
Он сидел перед компьютером, не зная, что делать.

Пленник № 4

Юрий Люстрин роман
Брюнетка в пруду

Кабинет Горянина был великолепен. Большой, тихий, с кондиционером: окна закрыты, серые жалюзи приспущены от жаркого июльского солнца. Сероватые шторы подобраны по цвету с коврами. В углу черный с серебром сейф и под стать ему низкие ящики картотеки. На стене огромная фотография президента В. В. Путина с решительными глазами.
Аркадий Семенович Горянин на скорости обогнул большой стол, ценой не менее двадцати тысяч баксов, и плюхнулся в высокое кожаное кресло. Потом вынул из шкатулки красного дерева, оправленного в бронзу длинную сигару, обрезал ее и прикурил от большой бронзовой зажигалки. Проделывал он все это, не спеша. Спешу ли я - это никого не волновало. Закончив с сигарой, он откинулся в кресле, выпустил колечко дыма и сказал:
- Я деловой человек. На пустяки у меня нет времени. Судя по вашей визитке, вы профессиональный сыщик. Покажите документы.
Я достал бумажник и протянул ему паспорт и лицензию. Он глянул на них и бросил назад через стол. Паспорт соскользнул на пол. Извиниться Горянин и не подумал.
- Ни о каком майоре Карасеве я не слышал, - сказал он. Я знаком лишь с генералом Мозговцевым. Я просил его найти мне надежного человека. Судя по всему, это вы.
- Карасев работает с прямом подчинении Мозговцева. Можете проверить.
- Зачем? Вы мне скорее всего подойдете. Только постарайтесь меня не раздражать. И запомните, если я кого нанимаю, то нанимаю со всеми потрохами. Мое слово - закон. И еще: придется держать язык за зубами. Иначе... Сами понимаете. Ясно? Так что подумайте, не слишком ли жесткие условия.
- Пока оставим этот вопрос открытым, - сказал я.
Он нахмурился и резко спросил:
- Сколько вы берете?..

Пленник № 4

Казаринов вошел к Реймонду тихо, разве что не на цыпочках. Но такие предосторожности были излишними. Тот даже не повернулся. Продолжал долбить по клавиатуре.
- Все пишешь, сынок? - ласково поинтересовался распорядитель.
После этих слов, принимающий себя за американского классика, прекратил работу, поднял голову и посмотрел на Казаринова своими мутными глазами.
- Для Санта-Клауса вроде рановато, - сказал он.
- Я что похож на Санта-Клауса? - удивленно спросил Казаринов.
- Поменять лицо, на более приличное, и - вылитый.
- А ты шутник! - чуть не обиделся Казаринов.
- Чего надо? - спросил Реймонд уже грубо.
- Поговорить с тобой, сынок.
- Занят я, потом приходи.
- Ну, потом, так потом, - закивал Казаринов.
Мнимый Чандлер уткнулся в монитор и продолжил шлепать по клавиатуре. Казаринов стал расхаживать по комнате и с интересом разглядывать рисунок обоев.
"Невежливая пошла молодежь", - подумал охранник с сожалением.
Сутулая спина псевдоклассика была перед ним. Он вытащил из кармана длинный с узким лезвием нож, а затем резким и выверенным движением всадил его под левую лопатку пишущему. Тот даже не обернулся, застыл. Стрекот смолк, а через секунду, псих уронил голову на клавиатуру.
- Вот и все сынок, отмучался, - прошептал Афанасий Петрович. - Вот такой подарочек тебе от Санта-Клауса. Извини...

Пленник № 1

Данилов гнал страницы. Ему вдруг стало любопытно, чем кончится его заключение и кончится ли оно вообще. Все-таки не верилось, или не хотелось верить в то, что его грубо замочат. Было в этом варианте, что-то театральное. А может, действительно, все кончится хорошо, утешал он себя ночными часами во время бессонницы. Выплатит издатель гонорарец и сделает ему ручкой? И пойдет он ветром гонимый и солнцем палимый пропивать его и вспоминать о своем творческом отпуске. Чем черт не шутит! Александр Михайлович - он черт и есть. Только не хромает.
В время своего очередного визита к Данилову издатель снова выглядел озабоченным. Данилов же, приняв горизонтальное положение, пребывал в настроении благодушном и был не прочь пошутить.
- Что Александр Михайлович плохие новости? Налоговая полиция на хвосте?
Издатель ответил шуткой, но выражение лица у него при этом было невеселое:
- Не дождетесь.
- Понял. Но взгляд у вас невеселый.
- Неужели? Хотя для веселья повода нет.
Издатель потер пальцами переносицу.
- У меня серьезный разговор к вам. Серьезный, - сказал он.
Данилов насторожился.
- Слушаю.
Издатель сел на стул перед монитором, провел пальцем по защитному экрану, оглядев свой палец, поморщился. Пыль!
- Может в этом и моя вина, что я вас отсек от информации, поставил в некие стерильные условия... - начал Александр Михайлович. - Но я думал к чему отвлекать человека новостями, газетами, телевизором, радио, всеми этими глупостями... Создал некую башню и слоновой кости...
Данилов смотрел на издателя, не моргая. Тот продолжал:
- Литературе, конечно, злободневность вредит. А вот детектив... В наше время должен быть актуален, как колонка новостей в газете.
- Что вы хотите сказать? Там что на улице переворот, красные пришли? - наконец спросил Данилов.
- Да нет. Но кое - что случилось.
Издатель достал из кармана пиджака многократно сложенную газету и протянул ее Данилову.
- Почитайте на первой странице.
Данилову сразу в глаза бросился аршинный заголовок "В Москве - террор!" Под ужасающими снимками, изображавшими трупы, обгорелых и увечных людей шел текст на черной подложке - перечисление взрывов, непонятных и беспощадно-сумасшедших, которые обрушились на Москву за последнюю неделю. Один произошел в детском саду. К счастью, основная масса детей находилась на прогулке, и пострадали только простуженные ребятишки, которых родители попросили воспитателей не выводить на улицу. Потом сообщалось, что ночью был взорван жилой дом - более ста трупов, и следом - вокзал - двести пятьдесят трупов.
Данилов похолодел.
- Что из этого следует?
- Я думаю, мы будем вынуждены изменить концепцию вашей книги. Сейчас не время романтизировать насилие. А у вас именно так и выходит, против желания вашего, конечно. Я специально утром перечитал ваш роман.
- И как это должно выглядеть теперь? - Данилов плохо соображал, что происходит, и говорил скорее машинально.
- Я думаю, так... Никакой любви к террористке - раз. Ваш сыщик Топилин идет по следу, как собака. Никаких сантиментов. Глава управа - честный человек, банкира, возможно, вообще следует выкинуть. Пусть ваша сладкая парочка заложит взрывчатку где-нибудь в школе. И это будут не интеллектуалы-студенты истфака, а обкуренные, начитавшиеся Нечаева оборванцы. Эта ваша девушка - синий чулок, свихнувшаяся на марксизме. Топилин должен пристрелить ее вместе с дружком, а? И все понятно. Мы в обойме. Политкорректно. А вот его приятель, который трудится в службе безопасности, может спасти Топилину жизнь... Вот и все.
- Вы это серьезно?
- Более чем, Евгений Сергеевич.
Данилов не знал, что сказать и повернулся к окну. Там сияло мартовское солнце, и капель нахально барабанила по карнизу. Теперь мне отсюда не уйти, подумал он. Никогда. Сегодня что-то произошло, завтра опять что-нибудь случиться. Месяц работы летел псу под хвост.
- Отпустите меня, - простонал Данилов. - Я больше не могу, не хочу писать. Я устал. Отпустите! Я буду нем как рыба, никто ничего не узнает. Я готов даже уехать на какое-то время.
- Вы прекрасно понимаете, что это невозможно, - невозмутимо произнес издатель. - Что поделаешь? Будьте мужчиной, Евгений Сергеевич.
У Данилова стали ватными ноги, сердце куда-то пропало. Такое ощущение возникло у него второй раз в жизни. В первый раз оно появилось, когда ему сообщили, что умерла мать.
Ему всегда было наплевать на свою писанину, но он понял, что надежда, на то, что он сможет вырваться отсюда, которую он носил в себе все последние дни, ради которой жил и работал, рухнула, сгинула, разбилась на мелкие осколочки. Ее больше нет, она в помойке, и ни к чему даже мечтать об освобождении.
Щелкнул замок, Данилов даже не повернулся, издатель ретировался. Данилов быстро и нервно выкурил сигарету, затем встал, подошел к системному блоку, аккуратно отсоединил провода. Потом поднял легкий прямоугольный ящичек и швырнул его в стену...

Казаринов

Когда системный блок в комнате Данилова с хрустом шмякнулся на пол, Афанасий Петрович улыбнулся. Некоторое время посмотрев на Данилова, который, обхватив руками голову, стонал и покачивался на стуле, в такт свои стонам, распорядитель выключил монитор.
Афанасий Петрович покачал головой. "Слаб человек, - подумал он, - слаб! И из-за чего! Из-за какой-то ерунды так убивается, да еще имущество портит... На зону бы его касатика..."

Пленник № 1

Данилова не били. Два мордоворота Филин и Грач вежливо предложили пройти ему за ними. Что он испытывал? Страх? Любопытство? Был равнодушен? Наверное, и то, и другое, и третье. Повиновался без слов. В глазах охранников была пустота, они просто делали свою работу.
Его вывели из кабинета-камеры и повели по лесенке вниз на первый этаж, где когда - то был накрыт литературный ужин. "Больше никогда мне не отведать приличного коньяка, - с сожалением подумал Данилов. - Неужели все-таки станут пытать?"
Что же с ним будут делать? Мучил его не праздный вопрос. Каленым прутом выжгут на груди фирменный логотип "Лидер - пресса"? Их симпатичного, украшающего каждую книжку львенка? Или затолкают под ногти иголки? А может, поставят утюг на пузо? Или же включат дисковую электропилу и станут медленно двигать ее между ног к яйцам.
Данилов боли боялся.
На первом этаже ему указали на едва заметную врезанную в стену дверь. За ней находилась узкая тускло освещенная лесенка, ведущая в полумрак. "Точно, подвал", - решил Данилов.
- Пытать будете? - спросил Данилов, пытаясь взять привычный развязный тон, но получилось это у него не очень удачно.
Мордовороты молча шли за его спиной. Лестница была довольно длинной. Наконец, из мрака выплыла тяжелая железная дверь с глазком. Грач достал из кармана связку ключей. Замок лязгнул, дверь поддалась. Изнутри пахнуло сыростью и холодом.
- Входи, - сказали ему.
Данилов вошел и огляделся. Маленькая комнатка два на три, не больше. Этакий каменный ящик. Голые стены. Взгляд Данилова первым делом принялся шарить по ним, в поисках орудий, с помощью которых его будут истязать. Но в комнате ничего не было. Абсолютно ничего, за исключением тусклой желтой лампочки под потолком, забранной в решетчатый стакан. Он потрогал стену, стена было шершавой, влажной и холодной.
- Карцер? - подал голос Данилов.
Но с ним никто и не думал разговаривать. Мордовороты молча захлопнули дверь. В этот момент Данилов ощутил жуткий сырой холод.
Отпад, подумал он, - настоящий карцер. Ему стало до слез жаль себя. Законопослушный гражданин в карцере! Человек, который не без содрогания давил даже несчастных тараканов на кухне. "Ну и сколько суток я получил?" - спросил он себя вслух. Голос прозвучал глухо, почти могильно. Он понял, что протянет здесь часа три не больше, а затем станет выть и грызть стену. От нечего делать он несколько раз присел, потом стал мерить шагами свою камеру. "Хотел настоящую камеру, получи ее", - подумал он самокритично. И тут погас свет.
Данилов стоял во тьме и ждал, что будет происходить дальше. Здесь запросто можно было сойти с ума, просто стоя в этой ледяной тьме. Он стоял. Сколько минуло времени, Данилов не знал. Время вообще потеряло всякое значение. Он соображал, как ему пережить все это, что ему делать, чтобы не окочурится. Приседать, размахивать руками, петь песни, читать вслух стихи или безостановочно материться?
И тут он услышал шорох. Шорох был тихим, и вполне мог сойти за глюк. Данилов тряхнул головой в надежде, что шорох исчезнет. Но тот не пропал. Мыши? Откуда здесь мыши? Что им здесь жрать? Слизывать плесень со стен? Потом он различил тонкий писк. И тогда до него дошло. Вот в чем фокус! На него сейчас натравят голодных крыс, и те сожрут его! Несмотря на пробирающий озноб, он вспотел от страха. И будто бы почувствовал легкое касание по штанине, словно по ней провели прутиком. Он одернул ногу. Шорох продолжался, и казалось, он шел не из какого-то определенного места, а отовсюду. Такое ощущение, что крысы были повсюду, на потолке, на стенах... Он начал поднимать и опускать поочередно ноги, таким образом, надеясь спасти их от укусов. Шорох нарастал вперемешку с писком и становился все громче. Данилов зажал уши, и тут ему показалось, что одна из крыс вцепилась ему в брюки ниже колена. Он сделал движение рукой, пытаясь смахнуть с себя мерзкую тварь, но рука полоснула по бедру, никого не задев. Он подумал, а стоит ли вообще сопротивляться. Ведь бесполезное занятие, глупо крутиться здесь волчком и махать руками в темноте. Он присел на корточки и стал обреченно ждать, пока крыса вцепится ему в мошонку...

Константин

Костя проделал титаническую работу. По официальным каналам он получил необходимую информацию и грамотно ее проанализировал. Его интересовали случаи исчезновения людей, после которых освободившиеся квартиры и комнаты отходили не к родственникам и сомнительным риэлтерским конторам, а к родному демократическому государству. Таких квартир было не так много, дураков отдавать недвижимость государству становилось все меньше. Такое случалось, как правило, вследствие трагических неожиданностей - упал человеку на голову кирпич, а он между тем собирался жить долго и ни о каких завещаниях и переоформлении жилплощади и не помышлял. Костю интересовали именно такие случаи. Он сомневался, что издатель умерщвляет писателей, чтобы отобрать их комнатенки и квартиры... Не похоже. Алкашей что ли мало?
В широко заброшенной им сети улов оказался невеликий - несколько одиноких мужчин среднего возврата, ни как не связанных с криминалом и бизнесом. Но главный результат был достигнут. Среди них отыскались один, из упомянутых, обиженным носатым любителем пива, литератор (Бричкин), и еще (удача!) парочка творческих работников, промышлявших литературным трудом. Все исчезнувшие были одинокими бессемейными людьми, а потому их пропажей обеспокоились лишь соседи, исключительно из практического соображения: как бы на лестничной клетке не завоняло.
Костя отыскал родственников литераторов и узнал, что те, давно не имеют о пропавших никаких известий. Правда, родственников заботили больше вопросы наследования. Костя, полазив по Интернету, просмотрел список изданных "Лидер-пресс" книг за последние три года. Конечно, фамилий найденных литераторов он не встретил. Естественно, они публиковались под псевдонимами, решил опер.
Теперь стало ясно, что делать дальше. Требовалось нагрянуть в издательство, разыскать договора или какие иные бумажки, свидетельствующие о том, что безвестно канувшие литераторы сотрудничали с "Лидер-пресс". Нужен был хороший шмон.
Костя выяснил также, что издатель много времени проводит в загородном кирпичном особняке, оформленном на дальнего родственника, который уже лет пять, как проживает в Штатах. Особнячок этот стоило тоже хорошенько встряхнуть.
Костя решил отправиться к особняку на разведку самостоятельно и раненько утречком наведался в некогда передовой подмосковный район, где располагалась загородная резиденция издателя. Особняк произвел на опера впечатление, а точнее впечатление произвел двухметровый забор, сквозь протянутую над ним колючую проволоку виднелись верхушки сосен, елей и блестящая жестяная крыша. Этакий климатический курорт на территории в полгектара.
Ворота оказались железными, глазок видеокамеры вмонтированный в дверь Костя усек сразу. "Нет, сюда без ордера не попасть", - справедливо решил опер и надумал заглянуть к местному участковому. Костя обнаружил пункт охраны порядка в поселковом совете ближайшей деревеньки и в небольшой комнатенке с грязно-салатовыми стенами узрел и самого блюстителя порядка.
У Кости было с собой удостоверение экологического милиционера. Не то, чтобы липовое, а так... Один приятель выдал по дружбе, на всякий случай. Теперь и пригодилось. Он вошел в кабинет участкового бодрым шагом московского начальства. Его встретил откормленный мент. "Что ж они все такие толстые..." - раздраженно подумал Костя, представившись, показал удостоверение.
- Не портит ли кто окружающую среду? - спросил московский опер озабоченно.
Толстяк-мент пожал плечами.
- Нет, у нас тут воздух хороший, - вяло ответил он.
"Эк, какая у тебя рожа от воздуха-то красная" - про себя прокомментировал Костя этот ответ.
- А вот особнячок, - Костя кивнул головой по направлению к загородной резиденции издателя, - у вас он, вроде в водо-охранной зоне, есть разрешение?
Участковый посмотрел на Костю недоверчиво, как на врача-стоматолога и задумался.
- Надо же понастроят себе хоромы! - продолжил опер. - Чиновники, наверное... или бандиты? Простому народу есть нечего!
- Нет, что вы, у нас бандиты не водятся. Уважаемые люди, молодой человек, - ответил лениво толстяк. - Это издателя известного дача, иногда к себе писателей приглашает, те сидят, пишут, им тишина нужна...
- Понятно. А глянуть можно? Я живых писателей никогда не видел. Может, под каким-нибудь предлогом пройдем? - без всякой надежды предложил Костя.
- Частная собственность, - грамотно отреагировал мент, - Неприкосновенно. Нужен очень серьезный повод, ордерок или там, что еще.
- Понятно, - пробормотал Костя.
- Тихо люди живут спокойно, Никому не мешают. Никого не трогают. У нас и так шпаны до черта. Ими и занимаемся. А приличных людей не трогаем, - толстяк назидательно поднял жирный указательный палец.
- Понятно, - ответил Костя.
Мент передернул плечами.
- Зябко что-то, может, хлопнем за знакомство, - предложил он.
- Нет, спасибо. У меня еще масса дел, - отказался Костя и кивнув небрежно участковому вышел.
Он вернулся к особняку, обошел его по периметру, поковырял ногтем крепкий забор. Дюже интересно было заглянуть внутрь. "Мент прикормлен это ясно," - подумал он, а вслух сокрушено вздохнул:
- Эх, одни жулики кругом!
Мент и впрямь был ручной. Сразу после ухода шустрого природолюба, он немедленно набрал некий номер телефона, что ему было предписано делать лишь в крайних случаях. Мент был опытный, и ему показалось, что случай как раз такой, крайний. Странноват был молодчик, странноват. Уж больно тянуло его в особнячок, а забота о природе была лишь поводом. К тому же имелся у ручного мента и корыстный мотив проявить рвение. Десять лет счастливого брака скоро, эта дата неумолимо приближалась, а он обещал супруге зимние сапожки.
- Александр Михайлович, докладываю, - проворковал он в трубку. - Тут приходил один ... из экологической милиции. Не нашей, московской. Ну, там спрашивал, нет ли чего? Интересовался, не портит, кто воздух... Ха-ха! Шучу. Я сказал, что все чисто. Что смутило? Ну что московские сунулись. У них в Москве своей грязи по уши... Хорошо. Да! Служу Отечеству и издательскому делу.
И положил трубку, продажная сволочь...
Александра Михайловича, звонок застал в его московской квартире на Спиридоновке, куда он редко наведывался, чтобы отдохнуть, повалятся на диване, осмыслить жизнь, послушать любимый Uria Geep. Сотовый пропиликал, как раз в тот момент, когда издатель поставил на проигрыватель виниловый пласт "Wanderworld" (CD он не уважал). Сообщение участкового его серьезно обеспокоило.
"При чем тут экология? - размышлял Александр Михайлович. - С какого это бодуна милиция заинтересовалась окружающей средой в районе моего Дома?"
Он перезвонил менту.
- Слушай, а какой он и себя, этот защитник природы?
- Черненький с усиками, - ответил участковый.
- Спасибо.
- Не за что, - пробурчало в трубке.
Александр Михайлович раздраженно захлопнул крышку мобильника. Что-то надо было предпринимать. Следующий звонок он сделал Афанасию Петровичу.
- Афанасий Петрович, ни под каким предлогом никого не пускать.
- А если с ордером? - мягкий, воркующий голос Казаринова по телефону походил на голос старичка- волшебника из детской сказки,
- Нет, и не может быть у них никакого ордера! Так один молокосос мне на хвоста сел.
- Так может его...
- Пока рано.
- Понял.
- Ну а если что?
- Если, что план номер 2.
- Понял.
- Отбой.
- Есть.
С Афанасием Петровичем работать было приятно. Военный человек.

Пленник № 1

Данилова била злая холодная дрожь. Он кутался в одеяло, поджимал под себя ноги, но никак не мог согреться. Проклятый писк и шорох стояли в ушах. "Вот интересно схвачу двухстороннее воспаление легких или пронесет?" - гадал он. - Сколько же я пробыл в этом аду, два часа, три, шесть?" Он чувствовал, что замерзли даже кости, но по сравнению с шорохами и писком, - это игрушки.
В подвале, когда онемели пальцы ног, он понял, что крыс никаких нет, и все происходящая дурацкая мистификация. Это были просто звуки. Ничего кроме звуков. Но звуки были очень натуральные, садист-издатель, догадался Данилов, вывел в карцер динамики стероустановки, и медленно увеличивал громкость. Перед тем как потерять сознание Евгению Сергеевичу казалось, что одна мохнатая крыса сидит у него уже в мозгу и грызет барабанные перепонки. Он просто приказал себе упасть и умереть. Упал. Но не умер.
Что дальше? А вот это вопросик! Что дальше? А ничего! Укокошат, если он не будет делать все в точности, как ему прикажут. Или придумают потеху позабавней...
Его жизнь будет длиться ровно столько, сколько будет длиться его роман. Поэтому перед ним нехитрый выбор - выхлопотать у судьбы месячишко другой... или сразу... А какую интересно смерть они для него придумают, если он сильно разозлит своих надзирателей? Данилов поймал себя на мысли, что если б ему предложили легкую безболезненную смерть, он бы обрадовался.
Согреться не удавалось. Крыса вертелась в мозгу. Он слышал ее тухлое дыхание, она скребла лапками по стенкам его черепной коробки. Боже, какой холод! Тело было промерзшим, бесчувственным поленом. Уснуть и не проснуться! Уснуть и не проснуться! О, это было бы избавлением, спасением, о таком стоило только молиться...

Константин

- Зайди-ка, - майор Гришанин кивнул в сторону своей двери, заметив Костю в коридоре управления.
- Налоговые полицейские поедут твоего издателя шмонать, - доверительно сообщил майор. Для Кости это известие было приятной неожиданностью.
- А мне можно поучаствовать, - оживился он. - Товарищ майор, поприсутствовать, а?
- Ну, я не знаю... Зачем тебе?
- Товарищ майор, - заканючил Костя, - это же дело принципа. Хочется этого издателя поскорее прищучить. Жулик он, если не сказать большего.
Секунд двадцать майор размышлял.
- Ладно, сейчас. Попробую...
Гришанин взял трубку телефона.
- Привет, это я... Семеныч, привет можно с вами поедет мой человечек... Зачем? Надо ему. Ты не волнуйся, он хороший парень, не помешает. Писатель, мать его! - майор подмигнул Косте. - У нас еще кое-какая зацепочка есть. Короче, есть подозрение, что там не только налоги, но и кое-что похуже. Не буду пока говорить. Он посмотрит, что да как...
- Спасибо. Привет внучке. Да... да. Половим, половим. Сам понимаешь, рыбалка не главное, главное - общение... Ну, все! Привет! - Гришанин положил трубку.
- Спасибо, товарищ майор, - улыбнулся Костя смущенно-радостной улыбкой.
- Ладно, Мегрэ, шуруй, - напутствовал майор своего подчиненного.

Костя любил такие моменты: быструю езду на машине, подъезд к офису жулика, приподнятость и напряженность, приятную тяжесть табельного оружия. Косте выдали, между прочим, черную матерчатую маску.
Подъехали, подбежали, все как положено, рывком распахнули тяжелые входные двери. Сунули в нос ордер обожравшейся охране. И вперед по лесенке вверх, грохот сапог по ступенькам.
Налоговики сразу направились в бухгалтерию, а Костя, попросив сопроводить себя мускулистого парня из подразделения физзащиты, (мало ли что!) двинулся к кабинету исполнительного редактора.
- На пол, сука! - рявкнул Костя, ворвавшись в знакомый кабинет.
Редактор послушно лег на пол, несмотря на свежую сорочку.
Костя прошипел:
- Договора с авторами где?
- У меня только рукописи, - промямлил редактор.
Костя легонько мыском ботинка врезал ему по почкам. Редактор коротко вскрикнул. Костя кивнул напарнику, мол, пошли.
- А ты лежать, падла, не вставать! - приказал он редактору.
И они рванули в приемную. Там оказалась его старая знакомая, козочка с ногами от ушей.
- Руки на стол, жопой ко мне, - крикнул Костя.
Девушка молча исполнила приказание. Костя с большим удовольствиям поводил руками по ее груди животу, талии, бедрам, не забыв хлопнуть и по крутой попке.
Оружия, конечно, не было.
- Вольно. Где директор?
- В отъезде, а что случилось? - ответила красотка, приводя себя в независимо-сексуальный вид.
Костя не стал отвечать на это вопрос.
- Номер мобильного! - голос молодого опера-беллетриста был сух. Девушка продиктовала.
- Позови, будь добр вашего начальника, - попросил он парня из физзащиты.
Тот, кивнув, вышел.
Костя, кстати говоря, был несмотря на свою горячность, в сущности, скромным молодым человеком. Будь он наглецом, конечно бы, залез в трусики этой козочке и потеребил ее клитор. А так он просто созерцал ее длинные ноги, край трусиков, и, почувствовав совершенно неуместную эрекцию, но заставил себя отвлечься.
- Где писатели? - поинтересовался он.
- -Какие писатели? - удивилась девушка.
- Знаешь, чем пахнет, милая, соучастие в предумышленном убийстве? - возвысил голос Костя.
Девушка ответить не успела.
Вошел налоговик, начальник группы. Щупловатый гражданин, которого на улице легко можно принять за инженера, подрабатывающего сдачей пивных бутылок.
- Я узнал номер мобильника их шефа, - Костя продемонстрировал свою память и служебное рвение.
Начальник группы набрал номер.
- Александр Михайлович? Это майор налоговой полиции Федулов, мы у вас в офисе. Да... Есть проблемы. Ждем. Не трогаем, пока мы книжки читаем. Мы книжки читаем говорю! Двигайте!
- Можно трубочку, - попросил Костя.
Майор с удивлением протянул ему трубку.
- Александр Михайлович, поторопитесь. Это Константин Арефьев, помните? Да... Роман я написал. Сюжет, завязка, развязка, все как положено, конструкция, ввел линию, все, как вы советовали. Очень интересная линия - издатель мочит авторов детективных романов. Крутой боевик, - затем Костя сменил игривый тон на официальный. - Только без глупостей. Все под контролем!
И дал отбой, максималист.
Костя был доволен. От переизбытка чувств он даже ущипнул за попку секретаршу. Та ойкнула.
Тщедушный налоговик укоризненно покачал головой.
- Виноват, товарищ майор, - пробормотал Костя, широко и довольно улыбаясь.

Издатель

Неприятный звонок застал Александра Михайловича как раз в тот момент, когда он ехал в Дом Творчества. Разворачиваться издатель и не подумал, ему хотелось казаться спокойным, прежде всего, самому себе. Не мандражировать. Время пока есть. "На понт берут, или этот сопляк и впрямь что-то разнюхал? - размышлял он. - А доказательства? Есть ли у них доказательства? Если бы у них был ордер на обыск дачи или его квартиры, они б уж шуровали там. Значит, пока только офис... Что ж, может быть придется сделать паузу, уйти на дно. Дом Творчества нуждается в ремонте. Но перед ремонтом надо решить две проблемы - Данилов и Толя. Жаль, что Данилова не удалось дожать, допрессовать. Не прост оказался алкаш... А вот Толя парень перспективный, мог бы и поработать... можно его в принципе, конечно, спрятать где-нибудь... Перевести в другое место. Об этом стоит подумать...".
"BMW" летел по Ярославке под сто двадцать. Голова работала четко, как двигатель иномарки: "Проконтролировать исполнение, замести следы, всех отправить в хорошо оплачиваемый отпуск, затем вернуться в офис, чистым и невинным как агнец, начать пудрить им мозги, прозвониться в прессу, устроить скандал... Хорошо... А если спросят, почему задержался? Да мало ли почему! Пробки на дорогах, мотор сдох... Стоп! Наконец, он может просто въехать в дерево на обочине, бросить машину, поймать частника... это очень правдоподобно... Так спешил, что пострадал, чуть не погиб, дорога сколькая, март снежный, и зимы конца не видно. Спешил на встречу с вами с вами и вот результат...
Казаринова Александр Михайлович застал за привычным занятием, тот читал Шопенгауэра, развалившись на диване, рядом на столике настаивался чаек. Начальник охраны любил попивать чаек из стакана с подстаканником, и чтобы ложечка гремела. У каждого, как говорится, свой бзик.
- Привет, Афанасий Петрович, - поприветствовал его издатель.
Тот немедленно захлопнул книгу, молодцевато вскочил, только разве руку к виску в приветствии не вскинул. Выучка!
- Здравствуйте, Александр Михайлович!
- Проблемы у нас, Афанасий Петрович, серьезные проблемы, - сухо произнес издатель.
- Тот молокосос? - встревожился Афанасий Петрович.
- И молокосос, и налоговики что-то нарыли... У меня в офисе шмон.
- Это серьезно?
- Думаю, да.
- Что будем делать? - распорядитель отхлебнул чаю. Ложечка загремела. "Как в поезде, - подумал Александр Михайлович! - И впрямь стук коле уже слышен".
На вопрос Казаринова издатель не ответил, спросив в свою очередь:
- Как псих?
- Отмучался. Все чисто.
Издатель присел на стул перед мониторами и закурил. Сделав несколько затяжек, снова спросил:
- Вы, наверное, думаете, зачем мне это нужно?
- А я не думаю, Александр Михайлович, - ответил Казаринов. - Каждый свою жизнь сам делает... нравится вам этот творческий бордель держать? Ради бога. Что сматывать удочки будем? - Афанасий Петрович настолько огорчился, что заговорил с хозяином с несвойственной развязностью. Впрочем, тот этого не заметил, не до этого ему сейчас.
- Думаю на время. Какие соображения?
- Данилова точно надо кончать. А вот этот очкарик... Решайте.
- Не знаю пока, - произнес издатель, жадно затягиваясь.
Помолчали.
- Это следы... Хотя и лишний грех на душе, конечно, - прервал молчание Казаринов.
- Давайте-ка глянем, что делают наши подопечные, - Казаринов щелкнул тумблером, из десяти высветилось два монитора, остальные восемь остались слепыми. Издатель с тоской смотрел на эти темные прямоугольники, потом перевел взгляд на горящие экраны. Данилов лежал, укрывшись одеялом с головой, а Толя сидел, сутулясь над клавиатурой.
- Выбора, похоже, нет, - вздохнул издатель, Афанасий Петрович щелкнул тумблером, экраны погасли.
Багиров открыл кейс, вытащил оттуда толстую пачку долларов и протянул ее Казаринову.
- Возьмите Афанасий Петрович! Чувствую, сюда нагрянут... и скоро.
- Ребят распустим или...
- Вы сами решайте, это на ваше усмотрение.
- Понял.
Казаринов взвесил на ладони пачку долларов и удовлетворенно кивнул головой.
- Так, а что с очкариком? - спросил он.
- Я к нему сейчас зайду. Что-то это парня мне жалко. Я подумаю еще.
- Бывает.
Когда издатель вышел, Казаринов достал рацию. Голос распорядителя звучал твердо:
- Ребятки халтурка подвалила, но делать надо все быстро. Даже очень быстро. Поняли. Так. Две ямки. Добро... Отбой.

Издательство

Костя, развалившись на стуле, просматривал отвергнутые рукописи. Редактор лежал на полу. Фамилия Данилов среди авторов не встречалась. Издателя все не было. А пора бы ему домчаться до своего родного офиса. Пора бы. Костя набрал номер мобильного. "Абонент временно недоступен", - проворковал механический голос.
"Неужели слинял, неужели, вот так все бросил и слинял?" - подумал Костя и отправился искать главного группы.
Тот обнаружился в бухгалтерии, где на глазах у испуганных теток листал бумаги.
- Товарищ майор, можно вас на минутку? - позвал Костя.
Они отошли.
- У меня вот какая мысль, - начал беллетрист. - Вы мне можете дать пару крепких ребят, я на дачку его смотаться хочу. Чувствую, туда помчался следы заметать...
Костя кратко описал майору Федулову результаты своего неофициального визита на подмосковную фазенду издателя. Тот задумался, потом кивнул:
- Ладно. Сколько ходу до тех мест?
- Да за час проскочим, это на тридцать шестом километре по Ярославке.
- Парочки хватит?
- Лучше троих.
- Ладно, я дам команду.
- Спасибо, товарищ майор, - радостно воскликнул Костя.
Дисциплинированный опер позвонил и своему начальству, майору Гришанину.
- Товарищ майор, кажется мне, наш издатель на даче скрылся, - пропел он в трубку.
- И чего ты от меня хочешь? - недовольно пробурчала трубка.
- Кого-нибудь из наших. Мне сердце вещает, что помчался туда следы заметать.
- А откуда он узнал про твои подозрения.
- Да я ляпнул тут... про писателей.
- Дурак, ты братец, - ласково сказал майор.
- Так точно ваше благородие, дурак, - бойко ответил Костя.
- Ладно, пошлю, где встретитесь?
- Через двадцать минут, на съезде с кольца на Ярославку. Пусть ждут.
- Шустрый ты малый Арефьев... Но все под твою ответственность... Смотри там поаккуратней. Если ничего не нароете, шлангом прикинься.
- В первый раз что ль, товарищ майор...
- Ладно. Отбой. Посылаю машину...

Пленник № 2

"Я не знаю, где нахожусь. Где-то в лесу. Коттедж, четыре стены, компьютер. Я пленник, затворник, раб. А может быть я самый свободный человек на земле и самый счастливый. Я пишу роман. Я должен его написать. Полагаю, что это будет мой лучший роман. Я всегда мечтал стать писателем, но привходящие обстоятельства мешали мне. Теперь я одинок, и у меня много времени. И вместе с тем времени у меня нет... Странно звучит, правда?"

Толя замер перед монитором, когда вошел Александр Михайлович. Тот появился неожиданно и бесшумно.
- Ну, как дела, работаешь? - бодро спросил издатель.
Толя попытался выйти из нового файла plen, издатель это заметил.
- Подожди, подожди. Дай-ка присяду.
Костя поднялся, Александр Михайлович подсел к компьютеру и начал читать.
Толя стоял за его спиной.
Рука издателя потянулась к мыши и выделила набранный текст.
Толя почувствовал, что сейчас произойдет непоправимое.
- Нет, - крикнул Толя, - Нет!
Но палец сумасшедшего издателя уже опустился на клавишу Delete и текст исчез. Толя остолбенел.
- Я же сказал, рано. Надо отшлифовать и закончить ту вещь, понимаешь? - сказал Александр Михайлович с явным неудовольствием.
Толя, посмотрев на издателя, увидел в его глазах задорные огоньки. Это было не к месту. Он смеялся, да, он над ним смеялся! А раздражение было лишь маской. Что это значит?
Чувство стены. Чувство непроходимой стены возникло у Толи снова. Как возникало всегда после отказов, которые он выслушивал в редакциях. "Все они не понимают меня, а я лучший, я единственный, а меня не понимают. Снова стена. Опять эта стена. Над чем он смеется?"
Толя обратил внимание на ключи. Связка ключей лежала рядом с клавиатурой. Один из них был длинный четырехгранный с многочисленными зазубринами, такой же, только в два раза меньше был от Толиной квартиры, ключ от надежного замка. Ему не нужна эта проклятая свобода, пусть его запирают на ключ, он даже готов отказаться от прогулок... и писать, писать, писать... Он взял в руку связку ключей, потрогал указательным пальцем острый конец самого крупного ключа.
- Такой же от моего дома, только меньше - произнес Толя.
Александр Михайлович протянул руку за ключами.
- Толя, ты очень бледный, что ты так разволновался? Закончишь роман и домой. Тебе надо отдохнуть, ты устал, я понимаю. А потом, если хочешь, вернемся к твоему новому замыслу, - издатель кивнул на пустой экран монитора.
Перед Толей была развернута небольшая смуглая ладонь издателя.
Толя резким и весьма проворным движением развернул связку, так, что длинный ключ оказался крепко зажатым между средним и безымянным пальцами, а остальные впились в его ладонь. Затем он отвел руку в сторону и со всей имеющейся силой всадил острый четырехгранный ключ издателю в горло, под самый подбородок. Ключ вошел с неприятным хрустом, как тесак в крепкий качан капусты.
В распахнувшихся глазах издателя застыло удивление. Протянутая рука некоторое время продолжала висеть в воздухе. Только потом медленно опустилась. Издатель захлопал ртом, пытаясь что-то сказать. Хотя со связкой ключей торчащей из горла сделать это было непросто. "Мне конец, - ужаснулся Толя. - Зачем я это сделал?" До него начала доходить непоправимость и абсурдность происшедшего. Толя по-настоящему испугался. Издатель захрипел, его рука взметнулась к горлу, и в этот момент в горле что-то чавкнуло, хлюпнуло, и оттуда забил багровый густой фонтан. Клавиатура вмиг окрасилась кровью, в следующее мгновение издатель повалился со стула на пол. Кровь продолжала хлестать и заляпала Толе брюки. Как ни странно, на Толю вид крови нервического действа не произвел, он даже немного успокоился, хладнокровно вытащил из горла издателя связку ключей.... И выбежал в коридор.

Мудрое решение

Казаринов включил мониторы, посмотреть, что да как, подготовится. Данилов по-прежнему лежал неподвижно под одеялом. "Тут без пистолета не обойтись", - подумал Афанасий Петрович. Он выдвинул ящик стола достал увесистый "люгер". Кровищи будет! Но в любом другом случае не миновать сопротивления. "Это сейчас он такой безвольный лежит, - размышлял распорядитель, - себя жалеет, а как поймет, что смерть его пришла, зубами будет цепляться, ногтями царапаться, знаю я таких с виду беспомощных... Так, а что там с очкариком? Тоже худой, а живучий наверное...". Он глянул ... и обомлел.
Он увидел Александра Михайловича в луже крови. Первым желанием было метнутся на второй этаж, Казаринов вскочил и уже сделал несколько шагов по направлению к двери, уже снял пистолет с предохранителя, но потом остановился, сел на стул, отер со лба выступивший пот. Пропотел он, конечно, не от страха, а от неожиданности.
Некоторое время Казаринов сидел перед монитором, созерцая труп своего шефа, думал.
Что мы имеем? Шопенгауэр научил его раскладывать все по полочкам. Мысленно расчерчивать воображаемую страницу вертикальной линией, в правую колонку вписывать плюсы, в левую заносить минусы. Мысль его перешла на трезвый размеренный ход: деньги в кармане, шеф мертв, из этих писателей его никто никогда не видел. Можно было, конечно, вызвать ребят на подмогу, словить этого очкарика, а потом обоих забить как свиней. А зачем? А дальше что? Пачка денег грела карман - это плюс.
"Надо сваливать, и гори оно все синим пламенем, - рассудил Казаринов. - Надо ложится на дно. Баксов хватит надолго".
После этих размышлений он оделся, отыскав тряпочку, аккуратно стер все отпечатки в своей комнате, достал из специального шкафчика орудия своего производства: два пистолета - "Макаров" и "ТТ", удавку, три ножа, шприцы... Весь его скарб уместился в небольшом чемоданчике.
Казаринов вышел, стараясь не шуметь, не дай Бог, ополоумевший очкарик выскочит с какой-нибудь дубиной и сам нарвется на пулю. Афанасий Петрович бегом направился на поляну, где охранники должны были усердно махать лопатами. Перед тем, как предстать перед своими подчиненными он перешел на шаг, стараясь выровнять дыхание. Подошел к ребятам, остановился в метрах десяти.
- Как дела? - спросил он уже ровным спокойным голосом.
- Работа идет, - откликнулся, раскрасневшейся Грач. Одна уже почти готова.
- А к чему такая спешка, батя? - спросил Филин.
Эти двое курили, оперевшись на черенки лопат. Маленького Воробья было не видно, он стоял в вырытой могиле, оттуда летели клочья мерзлой земли. Казаринов подошел к могилке, которую рыл Воробей.
- Как землица, - спросил Афанасий Петрович.
- Тяжелая, блин, - выдохнул Воробей. Лопата звенела, налетая на камни и корни.
Хорошие ребята, подумал Казаринов, затем вытащил из кармана ватника люгер и выстрелил. Сначала Воробью в голову, а потом почти в упор расстрелял Филина и Грача. Трех пуль хватило. Премий в их жизни уже не будет. Грач и Филин удачно повалились в вырытую яму к своему корешу.
Казаринов, присев на краю могилы на корточки, хладнокровно сделал несколько контрольных выстрелов. Для верности. А вот закапывать трупы времени не было, он это чуял нутром.
Оглядевшись, Афанасий Петрович трусцой побежал к своей машине. За особняком на асфальтированной площадке его черная "Волга" 24 модели стояла рядышком с хозяйскими "BMW" и вишневой "семеркой", и стареньким "Оpel cadeт" Грача, а Воробей и Филин пока на тачку не заработали. Теперь уже и не заработают, отметил про себя Казаринов.
Через несколько мгновений он уже давил на педаль газа...

Пленники

Данилов даже не повернулся, когда услышал верещание замка, и в комнату кто-то вошел. "Мордоворот, - подумал он. - Чего им еще надо?"
- Евгений Сергеевич, - позвал его голос тихий и просительный.
Данилов резко повернул голову и не поверил своим глазам. Перед ним стоял Толя. Очкарик, тютя, псих стоял перед ним весь выпачканный в крови.
- Я его кончил, - вымолвил Толя дрожащим голосом.
Данилов некоторое время решал, не галлюцинация ли это.
- Кого? - спросил он, поморгав, и поняв, что не галлюцинация.
- Издателя...
Данилов резко сел на кровати.
- Ты?
- Да я.
Какая - то полная белиберда выходила.
- Вот этим, - произнес Толя, и показал Данилову связку окровавленных ключей.
- Замкни, дверь скорей!
Толя послушно, на удивление быстро, найдя нужный ключ, замкнул дверь.
- Я вас искал, открыл несколько комнат здесь на втором этаже. Но тут пусто, кроме вас никого.
Данилов, наконец, осмыслил происшедшее.
- Ну, теперь нам крышка... Даже без вариантов, - определил он.
Но почему-то ему стало весело.
- Теперь нам не выбраться. Ты хоть это понимаешь? - спросил Данилов бунтаря.
Толя пожал плечами.
- У тебя же был шанс? Зачем ты его порешил?
Толя снова пожал плечами.
- Что теперь будем делать?
Толя пожал плечами в третий раз.
"Все - таки он олух", - подумал Данилов.
"Олух сделал дело, а ты лежал и ждал, пока тебя придушат", - тут же отрезвил он себя.
- Ладно, давай подумаем, что делать. Хотя и думать особо нечего. Придут, взломают дверь и пристрелят нас с тобой, как собак.
- Может попытаться найти телефон, позвонить в милицию? - предложил Толя.
- Не успеем, они сюда сейчас явятся со своими пушками... Выходить опасно.
Возникла пауза.
- Ну что Толян, как оборону держать будем, вот этим ключиком будем мочить, а? - поинтересовался Данилов.
- Я не знаю.
- А хрен с ним! Все равно бы не выпустили. Так лучше... погибнуть в неравном бою за свободу... В этом есть нечто романтическое. В конце концов, можно одному зубами глотку перегрызть. Да присядь ты, не стой!
Толя сел прямо на пол.
За окном прозвучали выстрелы. Три, потом еще три.
- Замочили кого-то. Наверное, этого шизофреника Чандлера, - предположил Данилов.
- Я не хочу умирать, - сказал Толя.
- И как один умрем, в борьбе за это, - фальшиво пропел Данилов.
Положение было, не позавидуешь. Сколько им осталось, пять минут, семь... Ожидание было томительным.
- Ну что Толя, как твой роман? - спросил Данилов, чтобы отвлечься от мрачных мыслей.
- Он ему не понравился, - кивнул Толя в сторону двери.
- Ха-ха! И ты его ключом в глаз. Знаменито! - нервно засмеялся Данилов.
- Не в глаз, а в шею, - серьезно поправил его Толя.
- Это, наверное, не так больно.
К Данилову вернулась его ирония. Конец издателя был логичен, как в глупом романе.
- Я новый роман начал, - сообщил Толя.
- Интересно. О чем же?
Толя оживился.
- Ну вот, вроде как о нас, сидят люди и пишут под страхом смерти...
- Теперь не закончишь. Патологоанатом допишет, - мрачно пошутил Данилов.
- Он стер начало....
- Ты обиделся на него?
- Как - то не по себе стало. Что делал, не соображал.
- Ну и ладно! Все равно он бы нас не выпустил. А меня этот маньяк хотел переписывать заставить, что я наковырял за все это время. Я шлепнул системный блок о стену, а он меня в карцер засадил. Это даже не карцер это ад, Толя, самый натуральный ад. Я там умер. Вот так. Второй раз умирать не так страшно.
- Так он заставлял вас?
- А ты думаешь, я сюда на дармовые котлеты по собственной воле прибыл? Считаешь, я на том литературном ужине ваньку валял? Нет, Толя! Странно, почему за нами не идут?
Пленники замолчали.
И тут за окном послышался шум мотора.
- Кто-то уехал, - сказал Толя.
- Или приехал, - предположил Данилов.
Они сидели, молчали: пять минут, десять, пятнадцать... Время потеряло всякий смысл. Данилов ощущал кожей эти ускользающие минуты, словно у него в голове тикали маленькие часики. Проклятая крыса исчезла. Только часики: тик-тик-тик...
Затем вновь послышался шум мотора и голоса.
- Ну, вот и по нашу душу, Толян. Сейчас начнется, - Данилов осмотрел комнату, выискивая хоть какое-то орудие для защиты. Но ничего не нашел. Затем он закрыл глаза, захотелось что-нибудь вспомнить теплое, светлое, однако, не вспоминалось. Толя поднялся и, согнувшись, словно его могли достать выстрелом, подкрался к окну, выглянул.
- Евгений! - закричал он, выпрямившись. - Наши! Менты!
Данилов резко вскочил с кровати и метнулся к Толе.
Он увидел людей в камуфляже и в масках, бегущих к дому...
Когда Данилов с Толей распахнули дверь и выбежали в коридор. Стремительный грохот кованых башмаков раздавался уже на лестнице...

Эпилог

Данилов стоит и щурится на мартовское солнышко. В руках у него бутылка дорогого коньяка. Периодически он жадно прикладывается к горлышку. Рядом стоит улыбающийся Толя. Радостно возбужденный к ним подходит Константин Арефьев.
- Все - таки мы его сделали! - говорит он.
- Да! Выпьешь? - Данилов протягивает ему бутылку.
- Нет, спасибо, Евгений Сергеевич, на работе не пью.
- Понимаю, ты опьянен свершимся.
- Конечно. Жулик получил по заслугам!
- А мне ничего не будет? - спросил Толя.
- Спишем на самооборону, - уверенно пояснил Костя. - Евгений Сергеевич, мы весь дом проверили, кроме трупа издателя никого.
- Странно! Кроме нас с Анатолием пленников еще было по крайне мере двое, мужчина и женщина. Мужчина - полный псих, а женщина явная наркоманка, да еще на инвалидной коляске, и потом три охранника, не меньше.
- Больше никого нет... Все перетряхнули.
Данилов сделал добрый глоток.
- Толя глотни, - предложил он Садецкому. - Тяжелый у тебя денек выдался. В жизни убивать, это не на бумаге.
- Да, - согласился Толя и приложился.
Выпив, он сразу смущенно заулыбался и подставил лицо солнышку.
- Куда же они могли подеваться все? - спросил Костя. - Охрана могла смыться. А писатели? Не закопал же он их! Хотя мог и вывезти...
- Погодите! - вскрикнул Толя. - Вспомнил! Земля. Я гулял и как-то случайно забрел на полянку. Я там свежая земля, что-то зарывали. Вон там! - он показал рукой за деревья...
- Стойте здесь, сейчас проверим.
Подозвав к себе двоих омоновцев, Костя побежал по указанному Толей направлению.
- Неужто гад всех погубил? - произнес захмелевший Толя.
- Думаю, да. Если бы не ты Толя, не Костя... не пил бы я сейчас такой хороший коньяк, - философски заметил Данилов.
Он тоже подставил лицо солнечным лучам. Все вокруг звенело и капало! Весна!
- Меня вот, что волнует. Не испортили ли эти гады компьютеры, перед тем как убежать. Неужели столько сил прахом пошло! - сокрушенно произнес Толя. Он взял у Данилова бутылку и сделал большой глоток. Потом закашлялся. Данилов хлопнул его по спине.
- Я думаю им наши рукописи по барабану. Я вот хочу под шумок хороший коньячок конфисковать.
- Хочется верить, - с надеждой произнес Толя.
- Да плюнь, ты! Главное живем... Мертвые они не пишут. Восстановим! - приободрил его Данилов.
- У меня одна просьба, к вам ... - сказал Толя, замявшись.
- Все что угодно, Толя.
- Я вам говорил, что второй роман начал. Там, в общем-то, об этом... о том, что с нами произошло. Я хочу об этом написать. Вы об этом писать не будете?
- Я думаю, что вообще писать не буду. Толя, не волнуйся. Тема твоя, ты - герой. А я тебе еще и о своих переживаниях расскажу. О карцере, например, хочешь?
- Был бы очень признателен.
- Давай, за твои творческие успехи.
Они снова поочередно приложились к бутылке.
Тут появился запыхавшийся Костя:
- Ну, мужики, вас ждет последнее испытание. Надо опознать кое-кого. Три свежих жмурика. Но в других местах тоже начали рыть. Там, похоже, действительно кладбище...

Конец

Post scriptum

Следует коротко рассказать сказать о судьбе выживших во этой истории персонажей. Данилов, сократив употребление спиртного, набрел на стезю, которая дает ему стабильный и неплохой заработок. Он заделался кроссвордистом. Сидя дома, Евгений Сергеевич составляет кроссворды, прихлебывая слабое пивко. Костя Арефьев напечатал свою повесть в ведомственном милицейском журнале, что, впрочем, известности ему не принесло, правда, вскоре он ушел на повышение в природоохранную прокуратуру. Афанасий Петрович - изощренный садист и убийца лег на дно, исчез, будто его и не было.
Толя... Собственно, приведенный выше текст и есть его роман, который он написал, естественно, не без помощи Арефьева и Данилова. Первый рассказал ему о ходе расследования и разрешил познакомиться с некоторыми вещдоками (дискетами), обнаруженными в "Доме творчества" а второй поделился личными переживаниями и подарил свой недописанный роман о капитане Топилине. Кое-что Толя, разумеется, домыслил.
В надежде опубликовать "Скромное кладбище" он решил двигаться двумя разными путями - предлагал свой текст, как в толстые литературные журналы, так и в издательства, специализирующиеся на выпуске криминального чтива. Однако Толю поджидали неудачи. Редакторы толстых журналов, возвращая рукопись, пожимали плечами и говорили, что хотя написано неплохо, однако, детективный сюжет, "не по их душу". В коммерческих издательствах другие редакторы объясняли свой отказ тем, что роману недостает интриги.
В одном из издательств Толю любезно познакомили с рецензией.
Она начиналась кратким изложением содержания романа.
"Писатель и алкоголик Данилов принес в издательство заявку на детективный роман. Издатель повел себя странно: предложил пятьсот долларов аванса и предложил писать дальше, однако, Данилов, не согласился, заподозрив неладное, а вскоре его похитили. Тот самый издатель привез его на свою загородную дачу и запер в комнате с компьютером. Позже выяснилось, что здесь пишут детективы еще несколько человек. У издателя смолоду была мечта стать детективным писателем; когда он понял, что бездарен, то он от нее отказался. Трудом своих узников - кроме Данилова, есть еще очкарик - интеллигент, параличная девушка и совсем уж даун, попросту перепечатывающий романы Чандлера - издатель хочет заработать славу. Но его планы нарушает очкарик, который убивает издателя. Так все узники выходят на свободу."
Оставим на совести писавшего эти поверхностные строки рецензента, как орфографию с пунктуацией, так и полное непонимание смысла прочитанного. Очевидно, сей автор, сам давно стоит, не разгибаясь, у конвейера "макулатуры".
Сама по себе рецензия написана высокомерно- безразличным стилем. "Я не думаю, что имеет смысл издавать этот текст. Во-первых, сама ситуация издателя-садиста весьма надуманна и сильно отдает доморощенным "книговедением", хотя и без мистики. Во-вторых, образы писателей не проработаны, и уж совершенно не понятно, зачем читателю знать, что каждый из них пишет (а ведь автор отдает немало страниц отрывкам и одного, и другого, и третьего, за исключением того, кто сдувает все у Чандлера). Больше всего места уделено тексту Данилова "Господин Маузер", и этот текст поначалу заинтересовывает. Но зачем он нужен, если не имеет развязки - ведь Данилов, психанув, разбивает, компьютер? Признаться когда я читал, то ждал более эффектного развития событий, а именно - того, что герои все четырех детективов, которые пишутся совсем разными, совершенно незнакомыми людьми в запертых комнатах, вдруг к финалу окажутся "в одной упряжке", то есть поймут, что на самом деле были героями одного и того же триллера, частями одного и того же плана, марионетками в одних руках; может быть, произойдет бунт этих персонажей, и они-то освободят своих авторов - вот это было бы вполне в духе Кинга. По крайней мере, у читателя не возникло бы вопросов, зачем он должен сосредотачивать столько внимания на текстах, не имеющих никакого продолжения. Может быть, это соображение стоит считать рекомендацией автору".
Фу, какая глупость, думал Толя, читая. Особенно покоробило его своей пошлостью, которая прорывалась даже сквозь кавычки, изречение "в одной упряжке". Оно красноречиво свидетельствовало об уровне литературных притязаний рецензента. Его рекомендация же была просто вздорным клише.
(Стоит заметить, что Толя некоторое время продумывал иной финал, в котором Данилов оказывался пациентом закрытой клиники для алкоголиков, а издатель его лечащим врачом, а все происшедшее, естественно, игрой болезненного воображения беллетриста, впрочем, затем от подобного финала ему пришлось отказаться из уважения к достоверности.)
Редактор издательства вежливый молодой мужчина с тихим голосом и даже любезно ксерокопировал рецензию. Он вручил Толе для ознакомления два карманных образца продукции с золотисто-выпуклыми названиями - "Шакалы умирают первыми" и "Килограмм тротила для пахана".
Толя, покинув издательский офис, немедленно отправил их в урну.
Спустя некоторое время неудачливый автор решил написать сценарий по мотивам собственного же романа. Сказать будет ли этого прок пока трудно. Однако он надеется. В его голове уже светится первый кадр будущего фильма, на фоне которого скользят титры: связка окровавленных ключей, торчащая в замочной скважине. Неплохо, самонадеянно считает Толя, эта связка будет смотреться и на рекламном плакате фильма. Он неисправимый оптимист, этот Толя Садецкий.

________________________________________________

Автор: Невский Юрий Иванович
Адрес: 105077, Москва, Измайловский бульвар, 75-70
Телефон: 461-64-19 (дом.)
903-68-68 (раб.)