...И тут ее рука оказывается на моем колене. Мне бы предостеречь Марину от бессмысленных надежд и будущих разочарований, сам-то я уже свыкся со своей ролью, но хмель расслабляет, стимулирует безответственность, и потом причина для застолья не рядовая - сокращение штатов. Когда тебе пятьдесят семь это - не повод для оптимизма, но вместе с тем для меня и не трагедия - дочь взрослая, зять-бизнесмен, не дадут, наверное, помереть с голоду старику. И потом можно и подзаработать, - я не плохо выпиливаю лобзиком. Последнее -шутка.

Сколько нас таких, оттрубивших по несколько десятков лет на родном предприятии, а потом выброшенных на улицу! Стоп! На фиг политику! Дело не в этом. А дело в том, что Марина, женщина на вид лет сорока, мелькавшая в коридорах инженерного корпуса по чистой, как я думаю, случайности оказалась со мной рядом за столом, и опрокинув несколько рюмок, положила мне руку на колено.

Перед нами стоял дешевый коньяк, водка, закуска с ближайшего мелкооптового рынка. Выпить, я заметил, она умеет. Пила легко, не морщась, старательно хрустела огурчиком.

Застолье текло вяло, натужно, сослуживцы, теперь уже бывшие, кляли правительство и всеобщий бардак, на анекдоты реагировали скупым смехом, натянутым всплеском мимических мышц, понемногу расходились.

И чем меньше оставалось за столом сокращенных, выброшенных на рынок труда специалистов, тем рука Марины все ближе и ближе подбиралась к той части моего тела, которая к подобного рода путешествиям с некоторых пор стала мало восприимчивой. Когда мы остались вдвоем среди объедков, окурков, порожних рюмок, наши лоснящиеся губы быстро отыскали друг друга, и мои руки тоже начали вояж по не раз испытанному, но уже порядком подзабытому маршруту. Навыками Марина, в этом деле, успел я заметить, обладала отменными, она виртуозно работала губами и пальчиками, но даже она, такая искусница не смогла совладать с молчанием моей природы. Я сказал ей, что под влиянием дешевого коньяка, и в следствие почтенного возраста мужская сила закономерно идет на убыль. "Ты молодой мужик что ты на себя наговариваешь!" - ответила она, и удовлетворилась тем органом, который мне пока еще подвластен, а имеено - кистью моей правой руки. Тонких пальцев, узких запястий я всегда стеснялся.

Марина благодарно поцеловала мою руку, еще пахнувшую ее влагой, и отметила, что у меня изящные пальцы. "Ненавижу у некоторых мужиков, как сардельки!" Вот такая Марина.

Она оставила мне свой домашний телефон. Звонить, конечно я не собирался, но тут образовалась такая прорва свободного времени, заполнять которую игрой в домино с ровесниками совсем не хотелось, и я позвонил. "Не сходить ли нам в кино, Марина?" Она быстро согласилась.

Когда в последний раз я назначал свидание? Лет пятнадцать назад. Я испытал совершенно забытое чувство ожидания женщины. Старый, правда, молодящийся чудак, чему способствует худоба, и удивительно сохранившиеся для моих лет густые волосы, слабо тронутые сединой, стоит под часами с дешевыми гвоздичками и бутылочкой вина, которая находится в старенькой дерматиновой сумочке через плечо. Это сумочка говорит о многом. Она говорит о неудачно прожитой жизни. Мне же она напоминает о последних десяти годах - сумку эту, я не один раз оставлял, терял, иногда по пьянке, но мне неизменно ее возвращали, находя с паспортом или иным, удостоверяющим мою личность документом. Выпить я люблю. В меру, конечно, так чтобы поболтать, покурить в охотку.

Марина оказалось тоже любила выпить, закурить и поболтать. Мы устроившись на лавочке на Страстном бульваре, попивали мелкими глоточками кислое вино из пластиковых стаканчиков, разговаривали. "Нет это пить невозможно" - резюмировала она. Тогда я сбегал в Столешников за бутылочкой крепленого, извинился, разогревая огоньком от зажигалки пробку, за его дешевизну и, возможно, не самый изысканный букет.

"Ерунда!"- сказала Марина, - цена еще ни о чем не говорит". Она знала толк в этом деле, была родом из-под Анапы, где вино лилось рекой и стоило копейки. "Не вино, а песня!" "Под волну," - говорила она, - знаешь, как пьют под волну?" "Нет", - отвечал я. "Сидишь у моря, с бутылочкой, накатывает волна, делаешь глоток, накатывает снова - еще глоток - здорово!"

Хотя волн на Страстном бульваре не было, зато кругом полыхала мягкая московская осень, стоял прозрачный, еще теплый октябрь.

В общем, мы довольно мило провели время. Приятно общаться с женщиной, которая тебя много моложе, замужней, чужой неведомой женщиной. Марина любила поговорить, а я всегда больше любил слушать. Только алкоголь, и делал из меня говоруна.

Признаться ей? Во время нашей первой встречи на бульваре, я не решился на это по совершенно глупой стеснительности. А, может, мне просто хотелось продлить иллюзию зарождающегося романа, хотелось еще раз с ней встретится, постоять с цветами, чмокнуть при встрече щеку, посидеть на лавочке, послушать ее рассказы о беспечной и шаловливой юности у моря.

Я позвонил еще раз, и она опять легко согласилась встретиться. Мы снова как старые добрые друзья, посидели на этот раз Тверском бульваре, под мелким, но еще не холодным дождичком, алкоголь приятно растекался по телу теплыми ручьями, рождалось забытое ощущение удивления и интереса к миру.

И все таки, при расставании в метро, я галантно поцеловав ей руку, признался довольно смущенно, хотя это не грех, не болезнь, не дурная привычка, а просто-время. С годами не только слабеют зрение и слух, обычное дело, ничего не попишешь.

Марина посмотрела на меня с недоверием, и как мне показалось, с интересом. Сказала, что не верит, все зависит от взаимного желания и умения, что она постарается меня расшевелить, что теперь считает это делом чести и достоинства, она готова продемонстрировать мне все свое мастерство, всю приморскую горячую страстность, и вернуть меня к нормальной жизни. Она спросила, обращался ли я куда. Я ответил, что нет. А сколько тебе, я сказал. Она удивилась, думала, что я моложе: "Ты здорово сохранился, скажи рецепт". Я принял игру: "Рецепт прост - больше свежего воздуха, меньше суеты, и в меру - алкоголя." "Ладно не отчаивайся," - подмигнула она, и нырнув в подошедший вагон, послала мне оттуда воздушный поцелуй.

Марина решила поэкспериментировать, и я не мог отказаться, хотя легко предугадывал безуспешность этих попыток. Она привела меня в студию своего знакомого художника-портретиста. Напоминало это забавное приключение из книжки о жизни богемы. Был скрипучий диван, очень неудобный. Во время сеанса под названием "Возвращение к нормальной жизни" я ощущал на губах солоноватый вкус измены и генетический страх перед разоблачением. Я впервые увидел Марину обнаженной. Она была прокалена южным солнцем, ее кожа оказалась шероховатой, смуглой, икры были сильными округлыми, с редкой порослью мягких черных волосков. Я заметил. что она стеснялась своих крепких ног, предпочитала носить брюки и джинсы, но я находил ее ноги пленительными в своей полновесной красоте.

Она действительно была умелицей, настойчиво пытаясь вернуть меня к "жизни". Но тщетно, мой друг, тщетно.

Мы прилично выпили, лежали на диване, как завзятые любовники, она положила голову мне на плечо, мы курили. Расстроилась ли она? Безусловно расстроилась. Я испытал безвредный, но никчемный укол жалости, что не встретил ее лет двадцать назад и, тогда, может быть, моя жизнь сложилась иначе. Лучше или хуже не знаю, но как-то иначе.

Я люблю слушать истории, которые мне рассказывает Марина.

"А как это вдвоем?" - наивно интересуюсь я, весь мой опыт ограничен женой и только сверху. "Ну как, как? По очереди!" Это она мне рассказывает свое давнее приключение. Это было у моря. У балтийского моря они отдыхали с подругой, пили вино на пустынном берегу в дюнах. Две молодые девчонки, вода ледяная, вино сладкое, от скуки тошнит. И вдруг появляется мужчина с велосипедом. Идет и толкает его перед собой, стройный лет тридцати блондин-прибалт. Он идет бровке босиком, джинсы закатаны до колен, набегающая волна лижет его ступни, кроссовки, связанные шнурками болтаются на руле, ребристый велосипедный след смывает волна - картинка, достойная пера. Молодой человек, можно вас? Настоящий прибалт, не какой-нибудь москаль. Он остановился, посмотрел на нас, а мы-пьяненькие, без лифчиков, Что девушки отдыхаете? Отдыхаем и умираем от скуки. Марина хорошо помнит его забавный акцент. Акцент был? У него был акцент, будь здоров, говорит Марина и заливается смехом. Мы выпили, а потом его соблазнили. Он бедный все лопотал слова благодарности, когда мы его на пару ублажали. Подобного ничего не видел бедненький, все что-то лопотал про жену, которая его пилит. А он пилил нас. Несколько раз катался за вином возвращался, и мы продолжали. Не поверишь, очнулись только утром, ночь была теплой, не могли найти трусы, представляешь. Мы за него волновались, придет парень к жене, неизвестно где пропадал, без трусов, тут она ему устроит. А он махнул рукой: все равно, надоело, сносить ее капризы. Он сел на свой велосипед и уехал, сказав, что вернется, обязательно нас разыщет, он держал руль одной рукой, другой посылал нам воздушные поцелуи. Больше мы его не встречали, хотя не раз возвращались на это место. Жена, наверное, запилила до смерти, шучу я. Но к жизни вы его вернули, говорит Марина.

"Жаль. что я не могу вернуть к жизни тебя," - печально сказала она, видимо уже смирившись со своим поражением. "Ты знаешь, это спорный вопрос - возвращение к жизни, - ответил я, - не хочу выглядеть демагогом, знаешь такое определение: "Демагог - это тот, кто убеждает женщину, что мягкий член лучше твердого. Но иногда думаю, неужели смысл жизни в трении слизистых оболочек?" "Но это очень приятно" - возразила она. "Согласен, но в жизни есть и другие приятные вещи, в том числе и в телесной сфере. Сладкое, например. Не говорю, уже об алкоголе и сигаретах, хорошо прожаренном куске мяса." Марина пожала плечами. Она была сладкоежкой. "Это как е...ся!" - говорила она, и это звучало высшей оценкой удовольствия.

Мы бродили по городу, по бульваром, паркам, сидели на скамейках, пили пиво, портвейн с антоновскими яблочками. Я выхлопотал себе досрочную пенсию и торопиться мне было некуда. С моей специальностью и возрастом все равно никуда не устроишься. Везде требовались молодые и энергичные.

Встречи наши были не частыми, раза два в месяц. Звонил всегда я, Марина тоже было не очень обременена хозяйственными заботами, она жила с хорошим надежным человеком, детей у них почему-то не было, я на ее домашние темы не заговаривал, не мое это дело.

Два дня в декабре мы провели с Мариной в доме отдыха под Москвой. Это она устроила, у нее там подружка работала кастеляншей. Дома я сказал, что еду на выходные к старинному приятелю. Конечно, и там, она не оставила попыток вернуть меня к полноценной жизни, пыталась "раскочегарить", неутомимо исполняя различные, возбуждающий на ее взгляд телодвижения. Но я, к стыду своему, больше удовольствия находил играя с ней в пинг-понг. Шарик прыгал, Марина неловко подставляла ракетку, радовалась когда выигрывала очко, я чувствовал себя в хорошей форме.

Поначалу я Марине не поверил. Как можно заснуть с этим самым во рту. Это уже не Декамерон - это порнография. Нет, нет именно во рту - настаивала она, рассказывая мне одну историю. Уставшая, хмельная, бог знает с чем не заснешь. Сон иногда вырубает, спору нет, но чтобы вот так откровенно. Не знаю. Неправдоподобно. А его предупреждали. Кого? Ерему. Хороший парень, учился на заочном в Москве. Втюрился в нее до безумия. Не видел ничего вокруг. Она, Тамарка, девчонка красивая, конечно. Ножки точеные, загорелые. Грудь, глаза, волос черный, густой. Красотка, одним словом. Но, как говорится, слаба на передок. И причем не всегда. После выпивки. А выпить любит. По трезвянке - нормальная девчонка. Как хлебнет стаканчик винца начинает хулиганить. К мужикам сама в ширинку лезет. Любит это дело. А юг, сам знаешь - солнце, фрукты, море, вино. Хлоп стакашок и зыркаешь, кому бы в ширинку залезть. А ширинок там, что раковин. На каждом шагу по десятку...

Ерема приехал домой на каникулы, сделал ей предложение, она согласилась. Собралась теплая компашка отметить это дело. Море вина. Выпили. А тут его домой позвали с родственниками стакашок пропустить. Вернусь, он сказал, скоро не скучайте. Давай, быстрей, ему все. И не скучали конечно. А вернулся он часа через три, родственники - от них так просто не отвяжешься. Так вот Ерема возвращается, а все уж напились и спать повалились, он смотрит: Тамарка его лежит, а во рту у нее ... его приятеля... Ну а дальше что, спрашиваю. Не разговаривали, конечно, дня два, а потом помирились.

Я даже стихи Марине посвятил, накатило: "Зарыться в тебя как в песок, забыться в тебе как во сне...". Дальше не помню. Ее глаза засветились, она чуть не расплакалась и меня поцеловала, взяла на память листочек. По этому поводу мы взяли бутылочку. Наша парочка, располагавшаяся на бульварной скамейке с бутылочкой портвейна, со стороны выглядела весьма любопытно.

"Нам на двоих, между прочим без малого сто лет", - как-то заметила Марина. "Ты знаешь, я никогда, не чувствовал собственного возраста. И сейчас тоже не особенно его замечаю. "Вот только слезлив стал до чрезвычайности. Какая-нибудь идет мелодрама, я плачу и плачу."

"Ты помнишь, как там было в пятидесятые, расскажи, просит Марина, -фестиваль молодежи, или шестидесятые - оттепель. "

"А я не люблю вспоминать. Память - кокетливая штучка. Манит и не дает, говорил я, используя, эротическую образность самой Марины.

Ничего не изменилось, Марина, практически ничего - только вывески."

Иногда я могу быть страшным занудой. Что останется после меня? Ты знаешь я подумываю составить завещание, хотя у меня кроме собственного тела ничего нет, но уж им-то я волен распорядиться как захочу. Выражу в письменном виде свою последнюю волю: чтобы меня кремировали, а прах развеяли по ветру над каким-нибудь прудиком. Романтично, правда? Но это сухой расчет, а не поэзия. Ведь в земле лежать сегодня дорого. Земля - раз, рытье могилы - два, ограда- три, плита - четыре. А это обременительное выполнение долга перед умершими: походы на кладбище, борьба с сорняками, покраска ограды... Какая ненужная морока! Не хочу причинять никому неудобств.

Боюсь ли я смерти? Нет, конечно. Пожил. Я теперь становлюсь с каждым днем свободнее, а смерть - лишь высшая точка свободы. Свобода - тонкая материя. Неосознанная необходимость сознания необходимости. Сколькое ее было в детстве! А потом с каждым годом все меньше и меньше. А затем, с какой-то момент, щелчок и снова нарастание. Старость это детство, за исключением того, что разрешается курить, выпивать и возвращаться домой когда вздумается.

Наверное, я все таки становлюсь демагогом.

Она говорит: "Брось нести туфту, жизнь прекрасна!"

"У тебя много было женщин?" - спросила она как-то. "Какая теперь разница! Но признаюсь, мне хвалится нечем, думаю, чтобы их пересчитать мне хватило бы пальцев одной руки. Можно ли тебя считать моей женщиной? Можно ли считать обладанием поцелуй во влажное солоноватой лоно? Если да, мне придется перейти на другую руку. Или же надо сначала привести своей детородный орган в состояние возбуждения и ввести его в соответствующий орган женщины, и только это можно назвать обладанием... Но ведь есть еще касание рук. Если женщина протягивает мне руку, я беру, вбирая в себя эту мягкую податливую ладошку, это можно назвать обладанием, или нет?

"Демагогия!" - говорит Марина.

Я смеюсь. Все импотенты - демагоги, это точно.

Иногда Марина проявляла свой непредсказуемый характер. Выпив, без явных причин, она злилась на меня, на весь мир, задирала прохожих, пассажиров в метро, бывало, резко обрывала разговор, порывисто вставала и уходила, сказав, мне гадость на прощание. Я помню, где-то прочитанную фразу. "Пьяная женщина и уставший мужчина самая перспективная пара."

Наши отношения были обречены, я это понимал. Что я ей, что она мне? Бездетная женщина под сорок и шестидесятилетний импотент? Отношения должны развиваться: любовники делают секс все более изощренным, супруги плодят и наращивают детей и имущество, новые вехи, новые этапы... А что у нас? Прогулки, разговоры, бутылочка.

Наше общение в Мариной пришлось на осень и зиму, к счастью, зима была мягкой в Москве с частыми оттепелями, лавочки на бульварном кольце порой отогревались под полуденным солнцем.

У Марины телефон был с определителем номера. В начале весны я несколько раз звонил ей, но никто не подходил к телефону. Новомодная штучка такая есть в телефонных аппаратах- черный список. Может, в этот список она внесла меня. Я пытался звонить из автомата, но и тогда на другом конце никто не брал трубку. Телефон, проглотив монетку на характерном щелке, выдавал заунывные бесконечные гудки. Может уехала, может переехала? Я ведь ничего о ней не знаю. Мой телефон у нее, конечно, есть, но она мне не звонит. А чего я собственно названиваю? Что я ей могу дать?

Вот и остается с бутылочкой гулять в одиночестве по бульварному кольцу. разговаривать с воображаемой Мариной, доживая, допивая, договаривая свою жизнь.

Что в моей жизни? С одной стороны - семья, болезни жены, школьные отметки внучки, материальные проблемы дочери, профессиональные - зятя. Дома все уже давно смирились с моей практической никчемностью. Наш папочка, наш дедушка, обо мне уже говорят только в третьем лице. Легко принимаю ироническое к себе отношение. Наш дедушка - весь в себе. Наш папа - весь в себе. Я - в себе, это синоним - не в себе.

А с другой стороны - мои мысли, мое прошлое, Марина, мир сотканный из ее рассказов, где море, солнце, смуглая шероховатая кожа, соль ее лона, осень на бульварах.

Я пока не дошел до того состояния, когда откладываешь деньги на похороны, тем более что решил их сделать для близких не очень обременительными, А может, иногда думаю, уехать куда-нибудь к морю, заплыть подальше и не возвращаться. Вообще никаких хлопот. А то начнутся возиться с моим пеплом, попытаются развеять над прудиком, а тут налетит ветер и испачкает дорогой костюм моего зятя.

"Нет ты скажи, ты хочешь, а не можешь или вообще не хочешь и все, спрашивала меня Марина, - полное равнодушие?" "Почему равнодушие? Физически, если ты говоришь о желании и его симптомах - да, но я наслаждаюсь, как и прежде, особенно весной, женскими ножками. Толстой от клейких листочков одуревал, я от ножек балдею. И причем симпатичных девушек становится все больше с каждым годом.

Ведь в юности-молодости обращаешь внимания на ножки только тех, кто младше тебя, в крайнем случае - ровесниц, а те, кто на несколько лет старше кажутся безнадежными старухами, а вот теперь теперь все, кто поднимает юбку выше колен годятся мне в дочери и внучки, понимаешь? Это несколько поколений.

Я все-таки, надеюсь, что Марина позвонит, не умерла же она в подражательство глупым романам. Я бы написал о ней такой если б мог. "Последняя любовь импотента." Ничего название?