Мама, какие мне надеть носки? Надевай теплые, на улице мороз. А ботинки? Какие ботинки? Ты с ума сошел! Валенки! Не хочу валенки. Давай, давай, не спорить. Мама я не хочу на улицу, можно я порисую? Надо воздухом дышать и к доктору нужно еще зайти. Мама всегда все знала.

Он стоит у зеркала, этот дурачок и ковыряет свои великовозрастные прыщи на лбу, поглаживает щеки и нос. Он моргает, строит рожицы, показывает неровные желтые зубы. О чем он думает? Мама умерла. Мамы больше нет. С ней так было хорошо гулять под руку. Мама оберегала. Мама всегда была рядом. В зеркале он видит маму. Мама ты? Вот она в зеркале - здравствуй мама! Он раскрывает рот от удивления. Он хочет ее спросить: где ты была так долго? Он хочет ее потрогать, тычет пальцем в зеркало. Стучит жестким отросшим ногтем по отражению мамы. Мама исчезает. Он выходит из ванной комнаты в прихожую. Кричит: мама, где ты? Мамы нет. Куда она подевалась? Не может быть. Она где-то здесь. Что такое "умерла"? Он не может этого понять. Мама!

Каждое утро она трогала его за плечо: "Сыночек, вставай!" А теперь ее нет. С мамой было так хорошо. Мама покупала булочки и пекла пирожки с золотистой корочкой. Она варила вкусные суп и щи. Мама почти его никогда не била. Почти никогда, только когда злилась. Тогда она краснела и говорила: "Прекрати, немедленно прекрати!" И еще иногда она грозилась сдать его в сумасшедший дом. "Хочешь туда?" "Что ты, мамочка, не надо!" Он плакал, он падал на колени, стоял долго. Коленки потом были красные. Мамочка, прости меня, пожалуйста. Краску смывало с ее лица, она нежно гладила его по волосам. Ну ладно, ладно. Он не хотел туда, где ее нет. Он не любил оставаться один, без мамы. Он уже был там, среди жестоких и злых людей. Очень долго. Месяц, а может, два или целую неделю. Его били ему, ему не давали кушать, ему кололи в попу. Над ним издевались. У него отнимали то, что ему приносила мама.

И еще давным-давно, когда он еще ходил в коротких штанишках, он остался один без мамы. Это называлось - лагерь. У него был красный галстук, он нежно шуршал в руках, там поначалу было весело. Потом стало плохо. Его каждый вечер заставляли стоять с подушкой на вытянутых руках. Руки немели, и еще ему каждый вечер били по голове щелбаны, сильно оттягивая палец. По его стриженной голове, от этого росли шишки, было очень больно, и он плакал тогда. И ждал, когда приедет мама. Мама всегда привозила вкусное, он уходил с мамой на реку, трава колола его пятки, когда он снимал ботинки. Мама была рядом, и он клал голову к ней на колени. Мама. забери меня, просил он. Она гладила его по голове. Скоро, скоро, говорила мама.

Сказали, что мама умерла. Он помнил. Она лежала и несколько дней не вставала со своей кровати. Он, голодный, сидел рядом. Вызови врача, говорила мама. Сейчас, а как, мне мамочка вызвать врача. Ты же знаешь цифры, хрипела она. Он плохо их помнил, палец съезжал с дырочек. Позови соседей! Он сходил за соседкой, тетей Зиной. Потом приехали люди в белых халатах, он забился в туалет. Его ругали, доктору негде было помыть руки. Маму унесли на носилках, и больше он ее не видел. Он остался один. Через несколько дней тетя Зина сказала, что мама умерла, и еще, что она теперь будет готовить ему еду. У тебя пенсия, да пенсия, сказала она. Куда мама клала деньги? В тумбочке, на которой стоит телефон. Тетя Зина вытаскивала разноцветные бумажки которые мама отдавала в магазине, а ей вместо них давали конфеты, хлеб, молоко, картошку. Опека. Соседка. Не волнуйся. Вот что он запомнил. Он не понял, что это значит. Маму похоронили. Сходим на кладбище, сказала тетя Зина, когда подсохнет. Он не понял смысла этого странного слова - кладбище, оно показалось ему зловещим. Мамы больше нет. Он не мог поверить. Мамы, нет, а что осталось? Была улица, за окном ездили машины, был кран, из которого капала вода, был холодильник который урчал, была тетя Зина, все было на месте, все было как всегда, только мамы не было. Может маму пойти поискать, но на улице было страшно. Кругом были недобрые люди. Нет, он умеет открывать и закрывать дверь, он умеет. Тетя Зина сказала: никому кроме нее не открывать. Хочется есть, ужасно хочется есть. Когда что-нибудь захочешь постучи в стену, сказала тетя Зина. Он стучал. Но никто не приходил. Есть банки с рыбкой в холодильнике. Не так легко управиться с консервным ножом. Он порезал палец, такое уже случалось, он побежал в ванную. Кровь сочилась, холодная вода обжигала палец. Он смотрел на розовую воду, стекавшую с его пальца.

Злата.

- Здравствуй золотко, - дружелюбно сказал босс.

Ему нравилось когда его называли боссом. Или шефом. "Говнюк, - подумала Злата. "Самоуверенный говнюк. Безнадежно облысевший к тридцати годам говнюк".

- Здравствуйте, Владимир Иванович, - кокетливо ответила она.

Владимир Иванович получил ее улыбку. Она раньше думала, что без проблем с ним переспит, и платить ей станут побольше. Но он соблюдал дистанцию. Или гомик, или сволочь.

- Есть работа. Одно деликатное дельце.

- Я вся - внимание, босс.

- Есть мальчик. Он живет один в квартире. Квартира, сама понимаешь пропадает. Хорошая двухкомнатная квартирка в зеленом районе.

- Сколько лет мальчику шеф?

- Лет около сорока по моим данным.

- Я не поняла, шеф.

- Мальчик тридцати восьми лет, но я сомневаюсь, что он умеет считать, больше чем до десяти.

- Я окончила три курса института, но не понимаю. Он - дебил?

- На тебя не зря были потрачены государственные деньги.

- А еще я знаю, что это очень опасно.

"Это влетит тебе в копеечку, парень," - подумала Злата.

- Если быть осторожной - не очень.

- В чем заключается моя задача?

- Так. Ты должна попасть в его квартиру законным путем, понимаешь, чтобы он сам тебя впустил. Как ты это сделаешь - твоя проблема. Ты должна, расположить его к себе. Ты должна там все высмотреть, должна найти все документы, все справки, все что нам может понадобиться при приватизации квартиры. Не мне тебя учить.

- Я надеюсь спать мне с ним не надо, он не буйный?

- Это не моя проблема. Но по моей информации - не буйный. Но если иного случая расположить его к себе не будет... Гонорар приличный, золотко. Это тонкая игра. Это не ублажение клиентов здоровых мужиков, ножки раздвинула и все. Тут понадобиться выдумка, фантазия, актерское мастерство.

Издевается, гад. Злата продолжала улыбаться:

- Может снотворное?

- Может быть.

- Но есть же путь более простой - отправить его в сумасшедший дом, убрать наконец, на кой черт он вообще нужен!

- Ну во первых - это стоит, как ты сама понимаешь дороже, во-вторых- это, статейка уголовного кодекса, в-третьих и это самое главное - пути здесь выбираю я.

- Хорошо. Мой гонорар?

- Штуку ты получаешь за бумажки и информацию. И еще штуку, после того как жилплощадь этого олигофрена станет нашей. За такие бабки дорогая, ты могла бы ублажать целые взвод нормальных парней. Не так ли?

- Так, шеф.

- И теперь дополнительная информация. У него есть соседка - опекунша. Ушлая бабулька, которая хочет заполучить квартирку. Ребята к ней подъедут в свое время переговорят. Но тебе ей на глаза лучше не попадаться. Что бы все было тихо. И для того чтобы твоя миссия проходила спокойно скажу еще, что у нас как всегда все схвачено: участковый - раз, Жэк - два, психиатр -три, органы опеки -четыре. Дело, сама понимаешь, не новое. Но трудность в том, что он дебил. У него мать умерла, Он на звонки не отвечает, дверь никому не открывает. Вот так. Успехов. Зайди в бухгалтерию, там в курсе. Давай.

"Так все хорошо, что ж ты сам к нему не зайдешь не помашешь пред носом игрушечным паровозиком" - подумала Злата, выходя из кабинета.

Дебил.

У него был свой маленький секрет. Карточки. Маленькие карточки. Он их прятал под ванной в полиэтиленовом пакетике. И когда мама уходила по делам, он доставал их. На них были женщины, такие, как мама, только моложе. Они были без одежды. У него была штучка, которую мама называла - пипа. У него эта пипа была большая. Две ладони. И ее он мыл сам. Мама ему мыла голову, шею, стригла ногти, а это он мыл сам. Мама только один раз показала как это делать. Давно еще он спросил, сидя в ванной, как это называется. Мама задумалась, а потом сказала - пипа. Интересно с одной стороны была пипа, а с другой - попа. Он загоготал. Тогда мама больно хлестнула его по спине мокрым полотенцем. Он не понял за что. Но больше не повторял. Пипа доставлял ему неудобство. Она вдруг начинала расти. И начинала чесаться. Причем было неудобно и приятно одновременно. Он сначала не знал что с этим делать. Он трогал ее, мял пальцами, становилось еще приятнее, потом пипа напрягалась, из нее летели мутные брызги. В этот момент в глазах темнело, ноги подкашивались, и он оседал на пол. Было приятно. Было очень приятно. Хотелось еще и еще. Пипа начинала расти, когда он рассматривал карточки. Он знал, что у девочек и тетенек есть дырочка между ног специально для пипы. И тогда будет очень приятно, как мороженое, может даже еще приятнее. Он никогда этого не делал. Только руками. Но он помнил. Смутно, как сон. Лагерь.

Лагерь.

Он помнил. Лес, реку и тоску. Пионерский лагерь. Сарай у забора под скользкой жестяной крышей. Вечер, жесть сохраняет жар уходящего дня, ветер прохладно ласкает лицо, остроносые лодки рассекают мелкую рябь на маленькой речке, текущей возле забора. Они сидят на крыше с соотрядником лопают, присланные из дома сладости: пастилу, овсяное печенье, желейный мармелад, скучают. В пятницу приходила посылка от мамы, тогда становилось много друзей. Там, где садится солнце, дом, мама на рынке покупает фрукты, никто не заставляет спать после обеда, и кровать свою можно застилать кое-как. До отъезда осталось столько-то дней, будет закрытие, концерт, высокий костер, танцы, печеная картошка, а на следующий день - домой. В автобусе дадут пакетик сладостей в дорогу, "сухой паек".

Иногда было страшно. По ночам ребята рассказывали страшные истории про духов. Накануне вечером они крутили тарелку и Он должен прийти. Они слышали голос. Он придет сядет на краешек постели и будет плакать кровавыми слезами. Надо привязать полотенцем руку к прутьям кроватной спинки. Он натянул одеяло на голову и дрожал всю ночь, боялся заснуть. Выглянуть наружу страшно. А вдруг ОН уже сидит, с пустым лицом, с которого кровь капает на пол. Дух может положить на него свою холодную руку, сдернуть одеяло. Он завернулся в него, как в кокон. Ночь - без сна, наконец, когда он решился выглянуть, открыл лишь узкую щелку, увидел, что снаружи сереет сырое утро, никого нет, на полу чисто, никто не приходил.

Пионерский лагерь располагался в смешанном подмосковном лесу. В полусотне метров от подгнившего забора плескалась река, забор был густо поросшим замечательными растениями, из мясистых и сладких стеблей которых получались отличные плавательные трубки, с их помощью, если аккуратно наискосок срезать ножом, было здорово осыпать соперников мелкой и колкой бузиной. От реки по вечерам тянуло прохладно цветущей гнильцой, в прибрежном песке торчали острые края миндалевидных буро-зеленых беззубок - прекрасный материал для амулетов. Стоило только счистить наждачной бумагой верхний темно-зеленый слой, достать оттуда склизкое, припахивающее тухлинкой тельце моллюска, натереть до перламутрового блеска створки, иголкой проделать отверстие, просунуть сквозь него капроновую нитку и подарить все это (как ее звали?) не вспомнить - подарить девочке с большими любопытными синими глазами.

Речной песок горяч, в реке беззаботно плещутся ребята - развитые, стройные, смуглокожие, свежие, как вымытые яблоки. Брызги смеха долетают до его ушей, эта девочка стоит по колено в воде и, выгнув спину, трогает ее ладошками.

Ребята ведут его в кусты, заговорщицки подмигивая.

-Хочешь е..ся?- спрашивают его.

-Я не знаю.

-Лизке Груздевой хочешь всунуть. Она дает.

- Не знаю, - отвечает он.

- Жди.

Ребята бегут на пляж. О чем-то шепчутся с девушкой с синими любопытными глазами. Потом, смеясь, возвращаются.

- Покажи.

- Что?

- Покажи. Трусы сними.

Он, спустив до колен трусы вместе в шортами, показал то, что от него хотели.

- Слушай, она обалдеет!

- Дебил, а такая елда! Надо же.

- Стой здесь!

Они опять бегут на пляж. О чем они шепчутся с девочкой с синими любопытными глазами? Она смеется и поглядывая в его сторону. Он стоит со спущенными трусами.

Ребята снова возвращаются.

- Слушай у нее проблемы, не может она сегодня.

Один из них хлестнул его по пипе прутиком. Очень больно. Он заплакал.

Злата.

Она взяла частника. Курила и думала. Паршивая работенка. Дебил и тысяча баксов. Нормальных людям жить негде, а тут дебилы, кому самое место в дурдоме, занимают две комнаты да еще в зеленом районе. Злата недорого снимала однокомнатную квартирку на московской окраине. С видом на кольцевую автодорогу. Зато недорого. Скопить на квартиру и найти себе работу почище, каким-нибудь секретарем с ограниченным объемом интимных услуг. А не девочкой на побегушках.

Детство, отрочество и юность Златы закончилось когда в ее лоно вошел мужчина, вошел без боли, в кустах на откосе железной дороги. Короче, говоря изнасиловал. Ей это было не то, чтобы приятно, и не то чтобы противно. Ей было все равно, или точнее ближе к приятному. Она поняла какую-то важную вещь в этой жизни. Она увидела беспомощность этого пьяного самца, эти хрипы, слюни, он торкался ей в шею шершавой щекой. Она поняла, что такими вот можно управлять, над ними можно властвовать. Ей было шестнадцать лет. Она заканчивала школу в пыльном подмосковном городишке, где на дискотеках лузгали семечки и шелуха прилипала к губам. Ей хотелось уехать, ей хотелось, чтобы ее окружали красивые люди. Что им нужно - она знала. Она им это могла дать, не даром конечно. Она может им себя предложить - цена для нее - ближе к приятному. Всего-то. Тот мужик еле откупился. Продал дом. Или деньги или срок. Надо было выбирать. Конечно, деньги. За удовольствие полагается платить.

Лагерь.

Днем он гулял в лесных зарослях на территории лагеря, ловил пчел и шмелей спичечным коробком, приставлял к уху слушал как пленник скребется. Затем поджигал коробок.

Он остро отточенным прутом пронзал лягушек и размахивая своим оружием, на которое, как на шампур было нанизана жертва, швырял окровавленные трупики в кусты.

Вечерами он иногда заходил на веранду, где играла музыка. Один раз он пригласил девочку с любопытными синими глазами на танец. Она не захотела с ним танцевать, тогда он пошел стирать галстук.

Возле умывальника к нему подошли все те же два мальчика из его отряда. Пойдем, сказали они, пойдем, Лизке покажешь. Они повели его за туалет, там густо пахло хлоркой. Он ждал, мял в руках мокрый галстук. Упирающуюся девочку за руки волокли к нему.

"Не буду, не буду!, - кричала она. Он же сумасшедший. Он-дебил! Дебил!

- Ну чего ты ломаешься, ты чего целку из себя строишь! - кричал один из тех, что держал ее.

- Как отсасывать у первоотрядников, так пожалуйста... Просто посмотри на его елду, просто посмотри! - говорил другой.

С него спустили трусы. Он заплакал. Его отпустили. Он убежал. А девочка осталась.

Квартира.

Звонок. Мама говорила, никому не открывать. Только тете Зине. Только тете Зине. Он посмотрел в глазок. Кто это? Это не тетя Зина. Это... Да, да, точно, это девочка, та самая девочка, да та самая из лагеря, которую звали... Она! Он опять забыл ее имя. Девочка с любопытными синими глазами. Он спросил, кто, так всегда говорила мама. Доктор, откройте пожалуйста, послышалось из-за двери. Доктор? Она стала доктором? Выросла и стала доктором. И он открыл. К вам можно, спросила она. Девушка улыбалась. Он впустил ее. Она вошла.

Вот дебил, подумала Злата, нет, точно, уйду с этой гребаной работы. Что у него на уме? А если он бросится на меня?

- Я - доктор, - сказал она.

Доктор - это страшно, доктор - это больно, доктор - это длинная блестящая игла с капелькой на кончике острия. Но почему доктор не в белом халате? Может это - другой доктор? Может это добрый доктор, может, она только ему даст таблеток и уйдет?

Девушка сняла куртку и повесила ее на крючок, поверх маминого пальто.

- Как ты себя чувствуешь? - спросила она.

Значит, все-таки доктор, понял он, и ответил так, как всегда отвечал на этот вопрос:

- Хорошо.

- Вот и здорово. - Что ты делаешь?

Мама тоже так спрашивала, что делаешь? Что он тогда отвечал? Ничего. Смотрю телевизор. Отдыхаю. Рисую.

- Отдыхаю. - ответил он.

- Молодец! - сказала девочка - доктор. Мама тоже говорила "молодец". Когда ему удавалось самому завязать шнурки. Или нарисовать на бумаге окружность солнца. Доктор, прямо как мама, обрадовался он и улыбнулся.

Он прошел в комнату и сел на диван.

Злата проследовала за ним, села на стул, отодвинув его подальше от дивана.

Ему было тепло и уютно. Так бы всегда. Он хотел ей напомнить про лагерь и про амулет, спросить, где он теперь, и почему доктор его не носит.

- Ну, расскажи что-нибудь, - попросила Злата, подумав, есть же идиоты которые идут в психиатры. Каждый день таких вот видеть. Сорокалетний мужик с мозгами дошкольника. Вон сидит и ест ее глазами. Две таблетки лежат у меня в сумочке. Как ему дать эти таблетки?

- Чаем не угостишь?

- Чай?

- Чай.

Чайник на кухне, налить воды, зажечь спичку, поставить на огонь. Он идет на кухню. Он возвращается, садится напротив.

- Как дела? - спрашивает он. Голос как на магнитофонной ленте пушенной на низкой скорости.

- Хорошо, - говорит она и улыбается.

- Я тебя узнал, - говорит он.

Он меня узнал. Крыша съехала напрочь. Надо чтобы вырубился поскорее.

- Да, - ответила Злата. - Мы встречались?

Он кивнул.

- Где?

- В лагере.

"Боже в каком лагере?" - подумала она.

- В лагере.

Пусть в лагере. Пусть в лагере. Надо принять эту игру, если я буду говорить что я, это не я, может быть хуже, может он буйный, пусть в лагере.

- Да помню.

- Помнишь? - спросил он и улыбнулся, улыбкой которой улыбаются сорокалетние дебилы. Ниточка слюны натянулась между верхними и нижними зубами.

Запросто может вытошнить от такого зрелища.

Тут раздался свисток. Это чайник.

- Я сделаю сама.

Она нырнула на кухню. Но он поплелся следом, показал где стоит банка с чаем, лежат ложки, сахар.

Здесь вполне пристойно, подумала Злата.

- Кто к тебе ходит убираться?

- Тетя Зина, - ответил он.

Квартирку под себя жмет, сука, подумала Злата. Ладно ребята приедут перебазарят с ней.

Он стоял рядом.

- Тебе надо принять лекарство, - говорит она когда они садятся за кухонный стол.

- У меня не болит, у меня не болит, - отвечает он.

Вот черт, заладил: не болит, не болит!

- Все равно надо, - говорит она и достает две таблетки, - чаем запьешь.

Он берет одну таблетку, рассматривает ее, ощупывает пальцами. Какая-то не такая таблетка. Он пил синенькие плоские и круглые белые шарики, а эти совсем другие. И потом, у него ничего не болит. Он раздавливает таблетку пальцами, нюхает, сыпет порошок на стол.

- Не такая, - говорит он.

Козел вонючий, думает Злата, но улыбается.

- Доктору лучше знать, правильно, Слава.

Она назвала ему по имени. Тогда в лагере она называла его дебилом.

Он благодарно посмотрел на нее и отхлебнул чаю. Потом встал достал из шкафчика баранок, твердых, но сладких баранок.

- Не болит, - отвечает он и смотрит на нее.

Предусмотрительная Злата, доктор, ласковая медсестренка размышляет, как незаметно подбросить ему таблеточку в чашку.

- В лагере, помнишь? - спрашивает он.

Почему бы и нет. Принять эту игру, они были с ним в лагере, вместе пололи картошку или что там еще. Мы вместе были в лагере. Это отличный повод выпить за встречу старых друзей, да мы были в лагере, играли в пионербол, ловили мячик пущенный через сетку, прыгали в длину и ширину, сидели у костра. В пионерском лагере. Предусмотрительная Лада взяла с собой бутылочку шампанского. На всякий случай.

- Отметим встречу?

Она слетала в прихожую и вернулась с бутылкой.

- Нельзя, - сказал он, - улыбка, прочно прописалась на его лице, и слюни тоже.

Он помнил, что нельзя, мама никогда не была такой злой. Он тогда достал из шкафа бутылку и отпил. От этого страшно болела голова, она просто раскалывалась на две половины, окно наезжало на шкаф, двери ломались пополам. Он лег на кровать и полетел, потом его тошнило. И мама долго била его по щекам. Никогда, никогда, чтобы больше не смел, - слышишь - никогда.

- Никогда - сказал он.

- Почему? - спросила она.

- Нельзя.

- А если очень хочется? - сказала Злата и улыбнулась.

Она улыбнулась, прямо как тогда, когда она подарил ей амулет из створок беззубки, как тогда - глаза ее засветились, в открытом ротике показались маленькие ровные зубки, и она тряхнула головой и чуть наклонила ее.

Как тогда. Солнечным летним днем. Возле умывальника, когда он стоял на мокрых гнилых дощечках. Ждал. Она вышла с полотенцем на плече, с пятнышком зубной пасты в уголке рта.

"Это тебе", - сказал он и вытянул открытую ладонь, на которой лежал начищенный до перламутрового блеска амулет на капроновой нитке. Она его взяла и улыбнулась. Как тогда.

- Ну? - сказала Злата.

- Хочу, - он пальцем ткнул в бутылку.

- Откроешь? - спросила она.

Он повертел бутылку в своих дебильных руках. Попытался ногтем поддеть проволочку, стягивающую пробку.

Может зубами?- предложила Злата.

Он хмыкнул, попробовал, не вышло.

- Давай я, - прервала его попытки Злата.

С пробкой она легко справилась.

Она уже хозяйничала на этой кухне, нашла старомодные бокалы, сполоснула их, налила.

- За встречу?- подняла она свой бокал.

- За встречу! - промычал он.

"Она не доктор"-подумал он. Доктор не делает так, ни один доктор не пил с ним эту шипучую сладкую жидкость. Он сделал маленький глоток. И тотчас зашумело в голове. Она - не доктор. Кто она? А таблетки?

Вспомнить как ее звали. Нет не могу.

- Как тебя зовут?- спросил он.

- Злата.

- Ты меня обманываешь. Не так.

- Как тебя нравится так и называй, ладно?

- Я не помню.

- Ну зови тогда тетя доктор.

- Ты не доктор?

- А кто по твоему?

- Не знаю.

В бокале плескалась река. Солнечный свет из окна превратил вино в реку искрящуюся под солнцем. Он выпил эту реку и зажмурился.

Он нарвал на полянке красивых цветов. Когда был дежурным по палате. Заправлял кровати, подметал пол. Он вошел в палату девочек, когда там никого не было. Положил букет ей на кровать.

Сейчас покажу. Он выбежал из кухни. Он хотел ей показать свой альбом с цветами, рекой и ей самой. В этот момент, Злата бросила в его фужер таблетку и подлила шампанского.

Он прибежал с альбомом.

Сорокалетний дебил с мозгами дошкольника. Рисует. Цветы, река, солнце, девочка с треугольным туловищем - дебильная мазня. Она смотрела.

- Ты молодец!

- Ты, - он ткнул пальцем в нарисованную девочку.

- Я?

Он кивнул и поднял бокал.

- Давай вот так, - сказала она и чокнулась с ним.

Снова река заискрилось под солнцем.

Паршивая штука баксов за общение с дебилом.

- Похожа, - сказала она, рассматривая рисунок - жирный синюшный зигзаг реки, желтая солома волос, зеленый треугольник платья, ножки - кривые палочки. Первый класс школы для уо. Паршивая штука баксов.

Через минут десять он вырубится, подумала она с облегчением, сожалея о растертой по столу таблетке. Поторопилась. Дебил. Она подлила ему еще шампанского.

Он вспомнил, вспомнил! В автобусе было жарко и душно. Пакетик сладостей в дорогу. Вафли с белой начинкой, конфеты "Мишка на Севере"... Что еще? Печенье, карамель, изюм в шоколаде. Она сидела одна, он хотел сесть рядом на горячее сиденье и ехать с ней Москву, дать ей, если она захочет самое вкусное из этого пакетика - изюм в шоколаде. Он сел с ней рядом - и тогда она сказала.. Что она сказала? Тогда он встал, ушел в самый конец автобуса, в глазах засвирбило и он заплакал. Что она сказала? Когда он сел рядом с ней на теплое нагретое место. Нет, она не сказала. Она крикнула. Чтобы всем было слышно.

Она сказала, что занято. Нет, что еще. Отвали, дебил! Да это она сказала. И все засмеялись. Дружно и звонко. Он встал и отошел. Сел и заплакал. Он плакал, все смеялись. Нет, она еще ударила по пакетику со сладостями, который он ей протянул, пакетик выскочил из рук и все его содержимое рассыпалось в проходе, разлетелось по пыльной резиновой дорожке. Он пошел сел и заплакал? Нет. Он нагнулся и стал собирать, все сладкие шарики драже и конфеты, они укатывались под сиденья, пачкались, руками до некоторых было не дотянуться. Все смеялись, потом он заплакал, или он плакал, когда собирал. Он не помнил, он помнил слезы в перемешу с вафлями с фруктовой начинкой и смех больно бил по ушам.

И еще он помнил дорогу. Проносящиеся за окном деревья. И духоту, и слезы. Смех стих, но оставался в ушах, когда проносились деревья. Слезы и вперемешку со сладким печеньем. Вот и все.

- Ты чего плакал? - спросила мама, когда они приехали в Москву. Кто тебя обидел? Он покачал головой. Никто.

Дальше была только мама.

Он положил голову на стол и заплакал, потом затих. Наконец-то.

Злата.

Злата шмыгнула в комнату. Сразу нашла в старомодном серванте отделение, где обычно хранят нужные бумажки. Он был не заперт. Книжка квартплаты, квиточки об оплате коммунальных услуг, медицинские справки, медали, удостоверения, рецепты, справки.

Должны же быть более серьезные документы? Задание почище прочих! Это тебе не раздвинуть ножки перед клиентом, тут надо быть актрисой.

Гребаная работа.

Шаги. Она услышала шаги. Злата обернулась и увидела.

Он стоял в дверях.

- Вспомнил! Тебя зовут Лиза, - он не улыбался, впервые она видела этого дебила серьезным.

Она сказала - нет. И тут заметила. Он был снизу голый. Она увидела обнажившую восставшую огромную плоть дебила. Злата проглотила комок. Этого-то она и боялась пуще всего. Но не хотела в это поверить.

- Мама не разрешает, - сказал он, - Я не дебил я не дебил я хочу рядом, люблю я не дебил.

Злата была девочкой благоразумной, штука баксов это штука, не брыкаться же, не кричать же на весь дом... Ладно, я - Лиза, только успокойся ты не дебил, не дебил, совсем не дебил,- залопотала она, совладав с собой. Благоразумная девочка. Он двинулся к ней. Успокойся, только успокойся, я могу тебе сделать приятно. Иди сюда! Она протянула к нему руки. Вот он совсем близко. Она пальчиком дотрагивается до его горящего, протянутого к ней кривого корня. Да в лагере, помню, помню, извини, если тебя обидела, извини...